Две дороги

— Почему? Очень даже представляю, — тихо отозвалась она.

— И я, признаться, думал, что неплохо бы... — он наклонился к ней и многозначительно, долго смотрел в большие глаза жены. — Неплохо бы иметь в запасе... твою старую дружбу, ведь на тех-то положиться можно... народ серьезный. Здорово можно было бы насолить панам ляхам...

Она взяла его за руку и сказала серьезно:

— Я, Серж, тоже думала об этом... Но поляков я очень боюсь. Они бессовестные, они способны на все.

— Я рад, что мы думаем одинаково! — ответил он с неподдельным чувством, сжимая ее руку. — И жалею, что ты потеряла старых друзей.

Тем не менее Дружиловский снова начал работать на поляков и старался как мог... Ему дали список русских, которые интересовали польскую разведку, он должен был с ними знакомиться и выяснять их настроения.

Как начать это дело, он попросту не знал — громадный город, поди найди в нем какого-то князя Ливена да еще заведи с ним знакомство... Он стал ходить по кабакам, где бывали русские офицеры, не очень умело знакомился с ними и пытался узнать хоть что-нибудь о тех, кто был в его списке. Удалось узнать только об одном — о полковнике Кирееве — он работает теперь в какой-то конторе лодзинской текстильной фирмы. Дружиловский нашел эту проклятую контору, но оказалось, что Киреев на две недели по делам фирмы уехал в Вильно. Братковский столько ждать не будет... Завтра оперативное совещание. Придешь на него с пустыми руками, а полковник Матушевский выльет на голову ушат яда.

Он брел в унынии по бойкой торговой улице и вдруг услышал:

— Подпоручик, вы ли это?

Перед ним стоял некий Швейцер. Он знал его по Ревелю. Там Швейцер выдавал себя то за латыша, то за немца и сотрудничал в контрразведке Юденича. Помнится еще, он все мечтал заняться коммерцией... Сейчас вид у него был какой-то потрепанный, и только белобрысые реденькие волосы были, как всегда, аккуратно расчесаны на прямой пробор.

Поначалу Дружиловский был с ним холоден, он всегда остерегался людей, которые знали его раньше — мало ли что помнят они и как к нему относятся. Но Швейцер был очень рад встрече и весело вспоминал о ревельских временах. Заметив настороженность Дружиловского, он перевел разговор:

— А теперь я все-таки перешел на коммерцию — это дело спокойнее и вернее, — состою коммерческим агентом у князя Ливена.

— Что, теперь в коммерцию кинулись и князья? — насмешливо спросил Дружиловский, лихорадочно обдумывая, что же сейчас предпринять: княжеская чета Ливен сама шла ему в руки.

— Князь занимается политикой, а политики без денег не бывает, — ответил Швейцер. — Но князь живет по-царски, а мне только крошки с его стола.

— Ну а пока у вас наступят лучшие времена, я приглашаю вас в кафе... — он взял Швейцера под руку, и они завернули в кафе, возле которого стояли.

Дружиловский заказал кофе с коньяком, и они уселись у окна, где на виду была вся улица. Кафе было маленькое, на три столика, и в этот дневной час здесь никого не было.

— А чем промышляете вы? — пригубив коньяк, спросил Швейцер.

— Представьте себе, тоже коммерцией, — ответил Дружиловский, поглаживая усики. — Только посолиднее вашей.

— Может, меня возьмете в свое дело? — спросил Швейцер не то серьезно, не то шутя. — Что-то мне кажется, князья — товар очень ненадежный.

— Об этом можно подумать, — солидно ответил Дружиловский и стал расспрашивать об общих знакомых из контрразведки Юденича.

Через час он уже докладывал майору Братковскому о своей неожиданной встрече.

Польской разведке было известно, что русский делец Бахметьев, живущий в Америке, установил в Польше контакт с княжеской четой Ливен и через них начал вербовку русских офицеров. Но было непонятно, для какой цели их вербуют. Недавно выяснилось, что людьми Ливена в Риге зафрахтован пароход «Саратов», на котором русских офицеров собираются куда-то увезти. Куда?

Дружиловский совершенно неожиданно и для себя, и для дефензивы приблизился к этой тайне. Времени на обстоятельную обработку Швейцера не было, и Братковский приказал действовать напролом.

Через два дня Дружиловский встретился со Швейцером и прямо спросил, не сможет ли он за хорошие деньги достать, хотя бы в копии, переписку князя Ливена с Бахметьевым.

Швейцер нисколько не удивился и уже на другой день сообщил, что копии писем у него. Как рекламный образчик он дал Дружиловскому выдержку из одного письма Бахметьева, в котором говорилось: «Всяк в России или возле нее, если он собирается не болтать, а действовать, может рассчитывать на материальную помощь из Америки...» Это было именно то, что нужно...

За всю переписку, но без предварительного с ней ознакомления, Швейцер потребовал тридцать тысяч польских марок.

Целую неделю Дружиловский, по указаниям Братковского, торговался со Швейцером о сумме и требовал ознакомления с письмами до окончания сделки. Швейцер не соглашался — не зная покупателей, он не может быть столь доверчивым. Дружиловский не имел права назвать покупателя и по инструкции Братковского говорил, что речь идет об одном богатом польском аристократе, который в частном порядке занимается созданием фонда борьбы с большевиками.

— Давайте сюда вашего аристократа и будем говорить в открытую, — отвечал Швейцер.

В конце концов, переписка была куплена вслепую за десять тысяч. Всего было приобретено шесть писем, три — Бахметьева и три — Ливена. Из них можно было узнать только то, что в Америке в распоряжении Бахметьева на дело «спасения России от большевиков» есть какие-то солидные суммы, которые он, однако, не спешил отдавать кому попало. Судя по всему, он не очень доверял и князю.

В присутствии Дружиловского эти письма прочитали майор Братковский и полковник Матушевский.

— Лучше бы вы эти деньги присвоили себе, как те, в Риге, по крайней мере, можно было утешиться, что кому-то из нас они пригодились, — сказал Матушевский Дружиловскому, прочитав письма.

Бледное лицо Братковского, как всегда, ничего не выражало. Он сложил письма в папку и, спрятав ее в стол, сказал примирительно:

— Информация, конечно, тех денег не стоит, но следует отметить быстрый выход на нужную цель.

Однажды утром Дружиловский в прескверном настроении сидел в кондитерской «Опера», расположенной напротив оперного театра. Здесь обычно кейфовала актерская братия, и он с завистью наблюдал эту веселую, беспечную публику... Но сейчас было еще рано, и уютный зал, обставленный мягкой мебелью, пустовал. Он пил пахучий черный кофе и смотрел на серую дождливую улицу.

Напротив витрин кафе остановился высокий человек в потрепанном костюме. Серое худое лицо под полями обвисшей шляпы, рубашка грязная, без галстука. Человек сосредоточенно и мрачно рассматривал большой коричневый торт, выставленный на витрине. Дружиловский вдруг узнал его и, не успев как следует сообразить, нужно ли это делать, выбежал на улицу.

— Полковник Степин?

Полковник несколько секунд оторопело смотрел на него, не признавая в стоявшем перед ним щеголеватом господине своего бывшего адъютанта.