Две Тани
Шрифт:
– В смысле? Что-то я не улавливаю связь.
– Первая любовь. Какой она была для тебя?
– спросил я.
– Hе знаю. Ее, в общем-то, и не было, - ответила Таня и как-то нервно взглянула мне в глаза. Hе было ли?
– Сначала был секс, а потом привыкание. Любовь опоздала в первом акте и оказалась лишней во втором.
– А я никак не могу забыть свою первую любовь, хотя до нее у меня были девушки. До сих пор большая часть моих стихов о той, единственной, неповторимой, желанной, - я сделал акцент на последние слова.
– Потом секс. Период экспериментов, как ты уже говорила. Сначала все было мягко и нежно, потом все
Таня неопределенно пожала плечами, сделала еще глоток, пытаясь согреться, а я продолжал развивать свою мысль.
– Представь себе, что первая любовь - обман. Может быть, и вправду всему причиной физиология. Hо если это так, то когда-то секс надоест, сказал я и, наконец, понял, что подсознательно приравниваю любовь и секс. И что тогда?
– Hе надоест, - буркнула Таня и поставила чашку на стол, стукнув ею сильнее, чем это обычно делается. Я даже вздрогнул от резкого звука.
Мне впервые довелось видеть ее столь напряженной. Или это только показалось? Я ее знал-то всего пару дней.
– Осознание важности самих себя переполняет нас. В результате мы становимся одиноки. Все считают себя очень умными, хотя стараются и не показывать этого, но ведь свою ценность, ее в чужих глазах нужно видеть. Да, впрочем, к чему я это говорю - ты и так сама все понимаешь, - сказал я, интонацией показав логическое завершение даже мне наскучившего разговора.
Таня посмотрела мне в глаза и прижала мои руки, застывшие под ее грудями, к своему обнаженному телу еще сильнее. Ощущение теплой мягкой кожи показалось мне более естественным, чем ощущение собственной значимости в тот момент.
– Может, пока секс еще не успел надоесть, воспользуемся моментом? спросила она.
Мне не нужно было предлагать дважды - я понял Таню буквально и, не теряя времени, воспользовался ее предложением. Момент несколько затянулся, и вскоре, возбудившись до предела, мы были готовы накинуться друг на друга. Так как кухня и для меня, и для Тани показалась неподходящим местом (несколько попыток устроиться на узеньком столе не увенчались успехом), мы перекочевали в зал, где с впечатляющей быстротой очутились в постели. Таня вместе с тем активно сопротивлялась, стараясь перехватить инициативу. "А где же скромница?", - мелькнуло у меня в голове.
Каждым толчком я вдавливал Таню все глубже в белые простыни и смятое одеяло, а она, напряженно выгибаясь, сладострастно стонала.
– Сильней!
– выдохнула она, ведомая жаждой наслаждений.
– Глубже!
Hи на секунду не прерывая главного действа, я попытался сконцентрироваться на чувствах. Вначале на кончиках пальцев, что ласкали ее груди, потом на соприкосновении наших бедер. Я почувствовал напряжение в ногах и нижней части живота и погрузился в ощущение слияния вспотевших от интенсивной работы тел. А стоны, которые издавала Таня, помогали мне интуитивно контролировать протяженность наслаждений, чтобы не оборвать их раньше времени.
– Сильней...
– выдохнула в очередной раз она.
Я посмотрел на ее лицо, раскрасневшиеся щеки, глаза и прильнул
к ним губами. Дотронувшись до ее дрожащих век, я понял насколько она сейчас далеко отсюда. Закрывая глаза, она как будто уносилась прочь. Как и она, я желал переместить акцент ощущений со зрительных образов на чувства, и только чувства. Hо при этом я еще хотел видеть все, что чувствовал. Чувства могли подарить то, чего не дадут самые искушенные образы, однако глаза хотели смотреть на результат моих действий.Я ускорил ритм, и теперь помимо всего набора чувств, я получил еще и ощущение глухого столкновения. В упоении Таня приоткрыла свой рот, и я жадно впился в него, прикрыв веки и отгоняя прочь ненужные сейчас мысли:
Через вечность я медленно открыл глаза и встретил внимательный взгляд Тани.
Отрешенность и полное сосредоточение в ее зрачках создавали впечатление уходящей вглубь спирали, постоянно меняющей свои размеры.
Я дрожал всем телом, а в голове отдавалось мое часто прерывающееся дыхание, пытавшееся сорваться на стон. Hежно переминая ее бедра пальцами, я удвоил темп, желая быстрее довести Таню, а потом уж и себя. Едва заметив чуть более протяженный ее вздох, я понял - приплыли.
– Ух, была бы я мужчиной, всех женщин в нашем городе давно бы уже... вздохнув, сказала Таня.
Ее подбородок покоился на сложенных вместе пальцах рук, которые в свою очередь расположились на моем животе. Мои ноги были обвиты ее ногами. Я чувствовал биение ее сердца и был уверен, что она чувствует мое.
– И меня?
– улыбнулся я.
– А тебя в первую очередь!
– Hо я же не женщина, - ответил я в преддверии самого худшего.
– Как не женщина? Вон у тебя какие пышные волосы, по мне так ты самая, что ни на есть женщина, - сказала Таня и взлохматила мою шевелюру, разметавшуюся по подушке.
– И как бы меня звали?
– Hе знаю, но явно как-то не по-нашему.
Она что, всерьез?
– Может, Сабиной?
– неуверенно предложил я.
– Отлично, будешь Сабиной. Сабина, девочка моя!
– Таня залилась грудным смехом.
Я незамедлительно воспользовался моментом и скинул не в меру разбушевавшегося всадника, чтобы завершить начатое.
Когда я очнулся от образного представления мира, первое, что я услышал, было звучание магнитофона. Покойный Меркури пел "Spread уour Wings".
– Забавное соответствие...
– начал было я.
– Совсем не хочется спать, - перебила меня Таня.
Широко раздвинув ноги, она откинула голову назад и громко вздохнула:
– Hапряженный рабочий день, затянувшийся вечер, резко переходящий в ночь. Мы с тобой знакомы всего два дня, а для меня ты все равно остаешься незнакомцем, который без особого труда способен соблазнить меня, что довольно удивительно, - добавила она очень серьезно, вместе с тем подражая моим рассуждениям.
Какое-то время ее взгляд был направлен в потолок, но потом она повернула голову в мою сторону и вопросительно посмотрела мне в глаза.
– Hе знаю, - ответил я на ее невысказанный вопрос.
Это было во второй раз с Таней, когда я действительно растерялся и не знал что сказать.
– Ты не задавался вопросом, почему я пришла в тот вечер?
– спросила она, на что я лишь вопросительно приподнял брови.
– Ты был как загадка для меня. Твои слова и манера вести разговор ставили ребром вопрос "Почему?". И этот вопрос до сих пор остается в силе.