Две жизни в одной. Книга 2

— Председателя чего? — спросила я у мамы-соседки. Она пожала плечами: не то не поняла, не то не расслышала.

Начались выступления. И с удовольствием взирала с высоты на красивые, ярко одетые парочки, восхищалась отточенными движениями детей, занималась оценкой и была счастлива. Яркое цветное музыкальное зрелище полностью поглотило меня, усыпив бдительность.

И вдруг нам, то есть детскому жюри (оказывается мы — детское жюри?!) предложили высказаться. Ослепительные цирковые прожектора осветили маленькую ложу, в которой со счастливыми рожицами сидели мы. От такого света мои жюристки стали голубыми и засветились. Это меня так поразило, что я забыла встать. За барьером фотокорреспондент тихо сказал: «Надо!» И я поднялась. Но микрофон оказался на уровне половины моего тела, пришлось его выдергивать. А мы в это время все светились! Это выбило меня из колеи окончательно. А надо было говорить. «О чем?» — подумала я. За барьером снова возник корреспондент: «Говорите же!» И я заговорила.

— Танцевать — это прекрасно. Когда танцуют взрослые — это прекрасно. Когда танцуют дети — это вдвойне прекрасно!

— Ну! — подбадривал меня корреспондент. Я продолжала:

— Танцевать это прекрасно. Когда танцуют взрослые — это прекрасно. Когда танцуют дети — это вдвойне прекрасно.

— Дальше! — не унимался сиплым голосом корреспондент.

«Что дальше?» — подумала я опять. Цирковой прожектор продолжать ослепляюще сверлить нас своим лучом, изумительно высвечивая воротнички, банты и фартучки моих перепуганных жюристок.

— Вы не уберете эти голубые глаза? — спросила я тихо, но, как оказалось, на весь цирк. Глаза убрали.

— Ну?! — нетерпеливо терся фотокорреспондент своей кожаной курткой о нашу ложу. — Чего молчите?

— Отдыхаю, — зло прошептала я, отвернувшись от микрофона. — Чего отвлекаете?

Я села. Все громко зааплодировали, а фотокорреспондент прошипел: — А шары?

— Какие шары?

— Зеленые, что опустились из-под купола.

Действительно огромные зеленые шары висели над самым ковром, почти касаясь голов танцоров. И тогда я сказала:

— Танцевать — это прекрасно. Когда танцуют взрослые — это прекрасно. Когда танцуют дети — это вдвойне прекрасно. Возьмите, дети, шары. Они — ваши.

P.S.

Много лет спустя мне не раз приходилось сидеть в жюри, давать оценки на разных конкурсах, но свое первое выступление в качестве неподготовленного «циркового попугая» я не забуду до конца своих дней.

Какое оно, счастье?

В детском саду на даче карантин. Родителям не разрешают брать детей за территорию. Да и на самой территории приказано находиться всего полчаса.

— Ну я пошла! — говорит мама. Мама у Алеши молодая. Все называют ее Любой. — Ты, Алеша, не скучай! — продолжает мама. — В следующий выходной опять приеду.

Алеша и не скучает. Ему хорошо на даче. Мама Люба это сразу поняла, поэтому расставание негрустное.

— До свидания! — кричит Алеша, прижимая к груди пакетик с гостинцами. — Приезжай скорее!

— До свидания! — машет рукой Алешина мама. — Я поехала!

Но ехать в душный город, когда впереди целое воскресенье, не хочется. «Побуду в лесу, успокоюсь», — думает Люба, сворачивая с проселочной дороги в лес. Ягод земляники не видно, черничник без черники, зато попадаются канавы, через которые приходится перепрыгивать. Наконец Люба оказывается в мягком моховом болоте с клюквенными кочками, с дурманным багульником, с высоким голубичником.

«Голубые крупные ягоды! Целые гроздья! Не случайно, — думает Люба, — называют нашу голубицу «северным виноградом»! Хорошо-то как! Тепло, солнечно! Золотая пора — июль на исходе».

Ягодка за ягодкой стеклянная литровая банка незаметно наполняется дарами природы. Вперемешку с голубыми черные черничины, красные душистые ягоды земляники — целое лесное ассорти. Люба садится на кочку, задумчиво ест из банки ягоды. Кому оставлять? Алеша — на даче. Ему привезла гостинцев. Василию? Неожиданно всплывает в памяти разговор в цехе. Женщины спорили о том, что такое счастье.

— Счастье, — говорила молодая работница, — это когда тебя любят.

— Этого мало. Счастье, если тебя понимают, — отозвалась Люба.

— Чего тут, Любочка, понимать? — вспылила тетя Маша. — Главное — семья, муж, ребенок. По-людски, не одинока, не брошена. Мальчишка же растет. Отец нужен. Чем твой Васька плох? Все свой характер показываешь?!

— Пьет! Подумаешь, пьет! Да кто из мужиков сейчас не пьет? Дай каждому, не откажется, если хвороба какая не завелась, — вставила словечко уборщица по цеху Пелагея Ивановна.

— У меня не пьет! — заявила Анастасия. Она стояла у окна, опершись руками в бока, выставив вперед грудь непошивочного размера.

— В Первомай, в Октябрьскую, на дне рождения — другое дело!

— И у меня по праздникам балуется, — вымолвила тихо молодая работница.

— По праздникам, — усмехнулась Люба. — Если бы только по праздникам. А если они, эти праздники, почти каждый день?

— А ты на зарплату лапу наложи! — посоветовала могучая Анастасия.

— Зачем накладывать? Зарплату он приносит полностью. Все бумажки покажет, на стол выложит.

— А на что пьет?

— Говорит, не спрашивай, не твое дело. Левые были. Да разве все только к зарплате сводится? Я хочу видеть дома трезвого мужа. Хочу делить с ним свои мысли, свои чувства. А с пьяным что? Придет весь растрепанный, какой-то растерзанный. Разит как из бачка с пищеотходами. Противно. А он с ласками. Не хочу!

Люба вновь принялась собирать ягоды. «Вот оно, счастье. Бродить одной в воскресенье среди болотных кочек?» Делается грустно. Не пора ли домой? Люба прислушивается. Совсем сбилась? Где-то гудит машина. «Дорога всегда куда-нибудь выведет», — думает Люба, шагая в сторону звука.

Вскоре показался раскатанный машинами лесной проспект. Но машины не встречаются, ягодники тоже. День на исходе. Дорога кончается песчаным карьером. Люба садится у обочины, делает на песке чертеж. «Вот дачи. Там было солнце. К вечеру оно здесь. Значит, чтобы выйти к дачам, надо шагать на солнце».

Люба продирается сквозь кусты, шагает густым осинником, потом грязным, с высокой осокой, болотом. За болотом — сосновый лес. Много черники.

«Почему так получается, — размышляет Люба, — когда пора из леса выходить, всегда ягоды попадаются?»

Навстречу Любе выскакивает настоящий серый зайчонок. Зайчишка смотрит на Любу и неторопливо прыгает к кустам, всем своим видом показывая, что не боится.

— Все меня не боятся, — вздыхает Люба. — Алешка не боится, Василий. И вот зайчишка тоже.»

Солнце почти село. Его яркие пунцово-красные лучи пробиваются между стволиков маленьких елочек и высоких елей.

— Надо спешить! Пока не закатилось солнце! — Люба прибавляет шагу, потом бежит, размахивая банкой.

Лес неожиданно кончился. Сквозь редкий кустарник виднеется что-то большое и золотистое. Впереди расстилалось широкое хлебное поле. А со всех сторон, словно высокий забор, темнел зубчатый лес. С противоположного края, наполовину спрятавшись за горизонт, спокойно румянилось солнце. Солнце высвечивало колосья и стебли, разливалось горячим жаром по хлебу, отчего поле, обрамленное зеленой изгородью, казалось золотым. Люба никогда не видела такого, хотя, как она считала, прожила на свете много, целых двадцать четыре года!