Двенадцать детей Парижа

– Здесь тебе некого ненавидеть, – сказала ей итальянка. – Мы все добрые друзья.

– И Гриманд ваш друг?

– Да, Гриманд стал моим другом. Хорошо иметь такого друга.

– Он берет меня летать с драконом.

– Должно быть, это здорово.

– Это самая лучшая вещь на свете. Но могучего шевалье вы любите больше, чем Гриманда, правда?

Карла замерла и посмотрела на девочку. Она вспомнила ревность во взгляде Эстель, вспомнила плескавшуюся в ее глазах боль после изгнания. Теперь ревность исчезла, и ее сменило отчаяние. Сердце графини сжалось. Все сомнения были отброшены: Эстель – дочь Гриманда. Карла была уверена в этом не потому, что уловила в лице девочки сходство с Инфантом Кокейна, – у Эстель были глаза Алис. Яростные и серые, как море. Невероятно печальные. К горлу женщины подступили слезы, и она сглотнула. Ей хотелось посмотреть на старую хозяйку, но она не решилась.

«Могучий шевалье?» – с грустью повторила итальянка про себя слова девочки. Она выжала тряпку и хотела вытереть ею лоб, но вода и ткань были такими грязными, что пришлось воспользоваться тыльной стороной ладони. Мысли путались от наплыва чувств, и Карла решила отвлечься на практические дела.

– Выходи из таза, Эстель, – сказала она. – Для лица мы возьмем чистую воду.

Девочка послушно ступила на пол. Графиня встала, опершись на кровать, после чего наклонилась, чтобы взять таз, но Эстель опередила ее.

– Я сама. – Она понесла таз к окну. – Эй, поберегись!

Девочка вылила воду наружу, и снизу донеслись проклятия. Потом она поставила пустой таз на стол, а Карла налила в него чистой воды из кувшина и оглянулась в поисках новой тряпки.

– Ты говорила о могучем шевалье, – вернулась итальянка к прерванному разговору. – Ты знаешь моего мужа, Матиаса?

– Вы его любите, да? – спросила Эстель, со страхом ожидая ответа.

– Да, конечно, я люблю его больше всех. Я люблю Матиаса. Но откуда ты о нем узнала?

– Малыш Кристьен говорил, что шевалье даст Гриманду много золота, если он отпустит вас домой, и я сказала, что вы здесь. Но он врет, они все врут. Он назвал меня Иудой, но я не Иуда, и поэтому я убежала, чтобы предупредить Гриманда и вас.

– Значит, ты не видела Матиаса? Не видела этого шевалье?

– Нет. Просто они о нем говорили.

– Они? Кто еще?

– Моя мать и Жоко.

– Тот Жоко, которого я видела утром?

Эстель кивнула.

А ведь Гриманд унизил Жоко по наущению Карлы…

– Малыш Кристьен служит в Лувре, при дворе королевы? – уточнила итальянка, догадываясь, о каком Кристьене идет речь.

– Не знаю. Он прислуживает богатеям. Маленькая зеленая жаба.

Карла мяла в руках тряпку. Очень точное описание льстивого придворного! Если Матиас ищет ее, то логично было бы начать именно с Кристьена. Возможно – хоть это и не его метод, – Матиас согласен заплатить ему выкуп. Но тогда он пришел бы сюда сам. Не стал бы ждать помощи от швейцарской гвардии, а пришел бы сам, несмотря на мрачную репутацию Кокейна. Зачем Кристьену Жоко? Графиня вспомнила слова Гриманда, советовавшего ей не доверять своим связям в Лувре: те, кто нанял его для убийства, находились далеко от Дворов.

Женщина больше не чувствовала себя в безопасности. Ей стало страшно. Мысли вновь начали путаться.

– Карла? – окликнула ее хозяйка. – Если не возражаешь, старая женщина вымоет лицо Эстель.

Алис протянула ей дочку. Мать взяла ребенка и крепко обняла его. Ампаро спала. Грудь Карлы наливалась тяжестью. Она увидела, что старуха внимательно смотрит на Эстель, не только глазами, но и сердцем. Девочка отпрянула от нее, но Алис села на кровать и поманила ее к себе:

– Не бойся старой женщины, Эстель. Ты же хочешь, чтобы твое чудесное лицо было чистым и красивым к приходу Гриманда?

– А он вернется? – спросила ее маленькая гостья.

– Гриманд всегда возвращается. Он мой сын.

Эстель улыбнулась. Карла подумала, что впервые видит улыбку на ее лице. Это была улыбка короля Кокейна, немного безумная и такая же большая, как его сердце. Алис вздохнула, вложив в этот вздох всю свою боль, всю украденную у нее радость. Она похлопала себя по коленям, приглашая Эстель сесть. Девочка послушно села – ее чумазое лицо оживилось.

– Я не знала, что у Гриманда есть мать, – сказала она.

– У всех есть мать, любовь моя. Даже у дракона.

Намочив и намылив тряпку, Алис и принялась смывать сажу с лица Эстель. Она прикасалась к коже девочки с такой нежностью и любовью, то и дело прополаскивая тряпку, словно всю жизнь ждала каждого прикосновения, и вместе с сажей смывала свою боль.

Карла прижала Ампаро к щеке, наблюдая, как перед ней снова разворачиваются мгновения вечности. Ее страхи прогнало что-то более сильное, мистическое, более долговечное, чем все земные горести. Новорожденная открыла глаза и принялась агукать, и мать повернула ее, чтобы дочь тоже все видела.

– Гриманд сажает меня на плечи, – объясняла Эстель, пока Алис полоскала тряпку. – Это самое высокое место в Париже. Я выше всех людей, и он несет меня туда, куда я хочу. Я дергаю его за уши, показывая, куда поворачивать, а он рычит и извергает изо рта огонь. И все уступают нам дорогу и завидуют мне, потому что я единственная девочка в мире, которая может летать с драконом. Мое лицо уже чистое?

– Нет, любовь моя, – вздохнула старуха.

– А почему вы плачете?

– Потому что я счастлива.

Эстель посмотрела на Карлу:

– И вы тоже счастливы?

Итальянка поняла, что по ее щекам тоже текут слезы. Она кивнула.

– А я плачу только когда мне грустно, – заявила девочка.

– Слезы печали – это хорошо. Но слезы радости лучше, – произнесла Алис.

Она смыла сажу с губ, ноздрей и ушей Эстель, потом сказала ей закрыть глаза, протерла девочке веки и пристально посмотрела на нее.

– Ты не она, – сказала старуха. – Ты – это ты. Можно я тебя обниму?

Эстель посмотрела на Карлу, словно искала поддержки, и та кивнула.

– Ладно, – согласилась девочка.

Алис обняла ее. Графиня видела, как в поисках истины она осматривает обширные земли своих познаний. Старуха должна была отринуть собственные притязания, которые были для нее бесценны. Так она и сделала, стараясь за своими желания разглядеть то, что больше всего было нужно Эстель.

– Другая женщина – ты понимаешь, о ком я, – утверждала, что ребенок не его, – сказала Алис. – Так она избавилась от моего сына. Сказала, это какой-то господин, который ей заплатил, хотя если он и дал ей денег, никто их не видел. К тому времени Гриманд стал меняться, и она его стыдилась. Наверное, ему было легче поверить ей, чем не поверить. Одно старая женщина знает точно: он любил ее дочку с той самой секунды, как она появилась на свет.