Двенадцать детей Парижа

– Следи за птичкой, – напомнил он дочери о новорожденной. – Ты плачешь?

Эстель отстранилась:

– Нет.

Инфант Кокейна махнул свободной рукой:

– Где ты?

– От реки идет сержант. К дому.

Гриманд задумался. Голова Ля Россы работала быстрее.

– Приготовься, – сказал ей слепой великан. – Когда он подойдет к фонарю на крыльце, я в него выстрелю.

Затем король воров опустил и выровнял арбалет, и Эстель взялась за рукоятку.

– Это сержант Роде, – узнала она вдруг их противника.

– Роде? Тупой ублюдок.

– Он кого-то тащит за руку. Мальчика. Постой, это же Гуго!

– Наш Гуго?

– Скажи ему, чтобы бежал. Крикни. Быстрее!

Гриманд набрал полную грудь воздуха.

– Гуго! Беги! – заорал он. – Беги что есть мочи!!!

Ожоги на лице взорвались болью. Король Кокейна крепче сжал арбалет. Хлопнула тетива.

– Я попала Роде в ногу, в самый верх, – объявила Ля Росса. – Он упал на ступеньки. Гуго бежит сюда.

Гриманд взмахнул арбалетом, задел забор и прислонил к нему оружие. Потом он почувствовал, как у него из-за пояса вытащили пистолет. Щелкнули курки.

– Не стреляй в него, – сказал Младенец девочке.

– Не буду.

Эстель схватила его за указательный палец и потянула за собой.

– Роде, да? Невелик улов, но у маленькой рыбки мясо слаще… – пробормотал гигант.

– Гриманд? – окликнул его подбежавший Гуго.

Голос подростка дрожал от ужаса, но Инфант не понимал почему.

– Ты не ранен, мальчик? – спросил он.

– Нет.

– Забери у Роде нож и лук, только осторожно, – велел король воров Эстель. – И подведи меня к нему.

Ля Росса повела его за собой. Услышав стоны, он шагнул вперед и ударил сержанта ногой.

– Боже всемогущий! – вскрикнул раненый сержант.

Ужас Роде казался чрезмерным даже перед лицом смерти. Гриманд вспомнил о дырах на своем лице и понял, в чем дело. Наверное, у него тот еще вид. Он улыбнулся, и Роде снова закричал.

Инфант Кокейна резко опустился на колени прямо на него и почувствовал, как хрустнули кости в теле, смягчившем его падение. Пальцы сержанта потянулись к его горлу, но гигант схватил противника за запястье и стал выворачивать его руку, словно выкручивал белье, пока она не стала похожа на мешок с камнями. Пламя взорвалось на лице короля воров и потянуло его куда-то вверх спиралью наслаждения, и следующие несколько секунд Гриманд почти ничего не чувствовал – было только смутное ощущение, словно плетеная корзина рвется под его пальцами, оловянная ваза разбивается о камень и становится мокрой, а кровь и волосы липнут к его рукам. Он услышал голос своей юной спутницы, и наслаждение снова свернулось в безмятежность, еще более приятную, чем прежде.

Гриманд встал и покачнулся.

– Гуго? Ты здесь? – позвал он. – Вложи щиколотку Роде мне в руку. Ля Росса, веди меня.

Он отволок тело Роде на скотный двор, а потом взял арбалет и натянул тетиву.

– Рассказывай, Гуго, – сказал Младенец мальчику.

– Я шел за Карлой и ее виолой от самых Дворов, – начал тот.

– И позволил Роде себя поймать? – Гриманд рассмеялся, но его смех был добрым. – Молодец. Ладно, не волнуйся. Тангейзер вошел, чтобы вернуть Карлу.

– Куда вошел? – не понял Гуго.

– Почему у тебя мокрая одежда? – вмешалась в их разговор Ля Росса.

– В дом Ле Телье, куда же еще? – Несмотря на безмятежность, предводитель воров был немного озадачен. – А ты правда мокрый?

– Карлы в доме нет, – сообщил Гуго.

Гриманд рассмеялся. Парень тоже – он, видимо, решил не оставаться в долгу.

– Тише! – прикрикнула на них Эстель.

– Он шутит, – уверенно заявил Инфант.

– Он не шутит, – возразила девочка. – Гуго, если Карлы нет в доме, то где она?

Глава 28 Ангел

Ангел смотрел, как Тангейзер закрывает дверь, понимая, что тот не найдет внутри того, что хочет. Не найдет Грааль, за которым отправился в путь. Загадку, которую пытался разгадать всю жизнь и ответ на которую найдет в самом последнем месте, что может прийти ему в голову, – в себе самом. А в особняке Ле Телье он найдет лишь причины для того, чтобы множить насилие. Он сделает это без колебаний, но за все придется платить.

Ангел был печален.

Причиной того, что Матиас не ценил свою жизнь, был сам факт обладания ею. Его оскорбляло, что он жив, а многие более достойные и благородные – нет. И что многие более достойные и благородные, чем он, лишались жизни на его глазах. Эту несправедливость, эту нелогичность бытия мальтийский рыцарь считал грехом, который он унесет с собой в могилу – а может, и дальше.

Но Тангейзер также играл жизнями тех, за кого был готов умереть. Тех, ради кого он разрушил бы весь мир, погубив вместе с ним и эти жизни. Этот пробел в логике, если таковой был – ангел плохо разбирался в подобных вещах, – не оскорблял иоаннита, который откуда-то знал, что человеческое существование не ограничивается земной жизнью.

Он позволит своей дочери Ампаро пройти через ад, который способно создать единственное из живых существ – человек. Позволит пройти через самое страшное на руках нищей девчонки, сидящей на плечах слепого монстра, поскольку знает, что его дочь, которой всего полдня от роду, уже понимает совершенство бытия, восторг и красоту любви, хотя еще ничего не знает о жизни.

Ставка на колесо фортуны и дерзкие поступки, в металле которых отлита эта ставка, терзали рыцаря, словно его руки и ноги были привязаны к спицам этого колеса и перебиты железными прутьями. Но его боль никто не увидит – он не позволит. Боль вызывает сострадание. Тангейзер презирал подобные сантименты, которые ослабляли его. О его страданиях знали только он сам и ангелы.

Ангел был Любовью. Все ангелы – это любовь. Вознесшиеся и падшие, с белыми и черными крыльями. Таково их назначение. Они не должны видеть, что будет. Но этот ангел знал, что Матиас прав.

Он не умрет в Париже.

Колесо не повернется в эту сторону.

Ангел знал того, другого, с черными крыльями, который охранял Тангейзера. Они любили друг друга, они любили Матиаса и Карлу, и не только потому, что ничего другого ангелы не умеют, а потому, что полюбили их в ту же секунду, как только увидели. Обоих. Всех. Ангел знал это, но не мог объяснить. Наверное, ангел с черными крыльями может – он умнее. Этот же ангел знал лишь то, что госпитальер любит его, никогда не переставал любить, хотя ни разу об этом не говорил.

Ангел видел многое. Он резвился в горах вместе с бойцовыми быками. Он играл на музыкальных инструментах вместе с Карлой, и эта музыка была дороже рубинов. Обнаженный, он плыл среди порохового дыма и крови, чтобы почувствовать радость слияния двух тел и подарить эту радость Тангейзеру. Ангел был той дорогой, по которой шел рыцарь, чтобы найти силы для любви к Карле. По такой же странной дороге прошел ангел с черными крыльями, чтобы найти силы полюбить Матиаса.

И вот теперь здесь был воробышек, воркующий в своей овечьей шкуре, в тонких, храбрых руках оборванной девчонки, такой же странной, как когда-то был сам ангел.