Двенадцать детей Парижа

Карла вдруг застеснялась, что случалось редко. Она играла для принцев и бродяг, но такой аудитории у нее еще не было. Роженица повернула голову и посмотрела на Алис. Старуха кивнула. Карла черпала мужество от ангела у себя за спиной.

– Ампаро говорила, что нужно играть так, словно пытаешься поймать ветер, – добавила она.

Виола да гамба была такой же неотъемлемой частью Карлы, как и ее пальцы, перебиравшие струны. Тем не менее во время арпеджио, спускавшегося от сопрано к басу, – она проделывала это десять тысяч раз, а может, и больше – у нее перехватило дыхание от мощного, бездонного звука, заполнившего комнату.

Она услышала вздох Ампаро, а потом бормотание хозяйки дома.

Виола говорила за Карлу, балансируя на грани жизни и смерти. Инструмент был близок ее душе, как любое живое существо. Графиня знала, что он живой, как знала собственное имя. В периоды одиночества, и не только – в минуты любви или смятения, горя или радости, отчаяния или стыда – он будил и укреплял все лучшее, настоящее, что было у нее в душе. Прежде чем затих первый аккорд, скрипачка окунулась в музыку, стремительно понеслась по тонкой грани в погоне за ветром.

Ноты возникали неизвестно откуда и плыли вместе с ней. Они проходили сквозь нее, похожие на морские приливы, на облетающие цветы, на град, на испуганных голубей, на раскаты грома. Итальянка плакала. Улыбалась. Растворялась в музыке. Она не знала, кто она. И это незнание связало ее с тем, чего она не могла даже представить. Дерево, кожа, струны, ребенок, айва, старая женщина напротив… Схватки. От боли Карла наклонилась вперед, к инструменту, смычок в ее руке двигался все быстрее, яростнее, уже не гоняясь за ветром, а оседлав его. Она вскинула голову и закричала, словно в экстазе. Follia кричала вместе с ней, и грань между жизнью и смертью стерлась – жизнь и смерь слились, признавая свое единство.

У Follia не было конца, как у самой природы.

Музыка смолкла, но скрипачка этого даже не заметила.

– Как ты, любовь моя?

Почувствовав руку хозяйки на своем плече, Карла открыла глаза. Она обнаружила, что склонилась к коленям, одной рукой обнимая живот, а другой виолу да гамба. Выпрямившись, она посмотрела на Алис. Лицо старухи осунулось.

– Простите, Алис. Со мной все в порядке. Извините, если напугала вас, – забормотала итальянка.

– Помолчи. – Пожилая женщина говорила шепотом. – Не спугни ее.

Она имела в виду Follia и была права. Музыка все еще была здесь, словно аромат благовоний.

Алис взяла виолу. Потом она попыталась нагнуться и поднять с пола смычок, но не смогла. Карла взяла смычок, и обе женщины встали. Их лица разделяло всего несколько дюймов. Никогда еще они не чувствовали такой близости. Состояние графини отгораживало ее от остального мира, замыкало на себя и на потребность дать жизнь ребенку. Она понимала это и теперь видела, насколько хрупка стоящая перед ней хозяйка дома. Раньше она видела признаки этого, но не осознавала до конца, насколько Алис немощна. Да и дух старухи был настолько силен, что скрывал ее дряхлость. Но Карла также понимала, что никогда бы не увидела слабости Алис, если бы та этого не захотела.

Итальянка обняла ее. Прижалась к ней животом.

Алис прильнула щекой к груди своей гостьи. Голос ее почти дрожал:

– Всю свою жизнь я мечтала услышать Песнь Земли.

Карла погладила ее по волосам. Они были тонкими и сухими. Графиня молчала. Старуха подняла голову и в первый раз прижала ладонь к ее животу. Прикосновение было очень нежным, но роженица почувствовала, как ее тело раскрывает свои тайны. Алис кивнула: похоже, силы ее восстановились. Она отстранилась и протянула Карле виолу:

– Он уже в пути. Или она.

С этими словами хозяйка похромала к столу, снова излучая величие.

Укладывая виолу и смычок, итальянка вдруг поняла, что Алис сказала «я». Закрыв футляр и повернувшись, Карла увидела, что старуха достает с полки тонкую колоду карт. Она перебрала их, взяла одну и выложила на стол рубашкой вверх, после чего, подумав немного, закрыла глаза и молча разложила на столе остальные карты, тоже рубашкой вверх, и перемешала их, раскачиваясь взад-вперед всем телом в такт с круговым движением рук. Потом пожилая женщина остановилась, открыла глаза, собрала карты, левой рукой сняла часть колоды сверху и отложила в сторону. Из оставшейся части она вытащила одну карту, открыла ее и положила левее и ниже той, которую выбрала с самого начала. Картинка на этой карте, наверное, была ей знакома, однако Алис всматривалась в нее, словно в трансе. Потом она открыла еще одну карту, положила справа от второй, внимательно изучила ее и открыла следующую, третью в ряду. После этого старуха отложила колоду, оперлась ладонями о стол, наклонилась вперед и надолго застыла над раскладом.

Лицо ее оставалось бесстрастным.

Карла не хотела вмешиваться и просто ждала. Снова начались схватки. Задохнувшись, она уперлась руками в колени. Боль была сильной, но больше не пугала женщину. Сила теперь была на ее стороне. Роды перестали быть чем-то таким, что происходит только с ней, и она больше не чувствовала себя стиснутой безжалостными пальцами Природы – теперь это было дело, которое они делали вместе. Схватки утихли.

Алис опустилась на стул и знаком подозвала к себе гостью.

Та посмотрела на четыре карты. Это были таро, итальянские, причем несколько карт были взяты из других колод. Две представляли собой гравюры на дереве, раскрашенные вручную, и были обозначены цифрами XII и I, еще две были нарисованы красками, с большим искусством, разными художниками. А у двух последних имелись имена, а не цифры, и сами эти карты были чуть больше остальных. Карла знала, что это гадальные карты, но сама никогда не пользовалась ими. Она видела такие у предсказателей – на улицах Неаполя, на рынке и на марсельской пристани. Будучи убежденной католичкой, она – в отличие от Матиаса – никогда не обращалась к предсказателям. Карты, выложенные на столе, заставили ее вздрогнуть.

– Ты умеешь читать карты? – спросила Алис.

– Нет.

– Но ты их чувствуешь.

– Церковь запрещает ворожбу в любых формах.

– За что мы должны быть ей благодарны, а иначе они обратили бы это во зло, как и все, что они крадут. Если тебе неприятно, скажи.

– Я вам верю.

– Ты должна постараться, чтобы не закрыть дверь к знанию, которое дают карты.

– Но я ничего не знаю о картах. Даже названий.

– Ворожба тоже стремится поймать ветер, тот, который дует в твоей душе. Твоя Follia раскрыла душу старой язычницы, хотя та и не знает, есть ли у нее душа. Момент самый подходящий. И, вне всяких сомнений, для тебя тоже.

– Я не уверена, что хочу знать будущее.

– Никто не может знать будущее, по крайней мере, в твоем понимании. Даже Бог.

– Но ведь Бог по определению всеведущ…

– Лишь по определению тех, кто назначил себя его представителями, чтобы внушить трепет всем остальным. Как ты думаешь, если бы Бог знал, что мы собираемся делать, неужели у Него не хватило бы порядочности нас остановить?

– Бог даровал нам свободу воли…

– Не знаю, даровал ли Он нам свободу воли или нет – а старая женщина в это не верит, ведь судя по всему, что рассказывают о Нем умники, Ему противна сама мысль о свободе, – но мы ею обладаем, и это главное. Так всегда было и всегда будет: будущее соткано из бесчисленных тонких нитей, и это задумано Матерью Природой. Каждым нашим вздохом мы прядем ту или иную нить, по большей части не сознавая, какую и почему, потому что нам все равно. Ворожба приближает нас к этому знанию, а значит, к божественному, которое есть часть Творения – то есть создания всего, что есть и будет, пляски самой Жизни.