Двенадцать детей Парижа

– Можно я буду называть вас «Алис»?

– Черт возьми, это гораздо лучше, чем «мадам».

Почувствовав, что опять начинаются схватки, Карла встала и оперлась руками на стол. Теперь она не сдерживала стоны, и от этого ей было легче. Спазмы внутри живота утихли, но боль в пояснице стала такой сильной, что роженица забеспокоилась, не поврежден ли у нее позвоночник. Она изо всех сил оперлась на ладони, но это не помогало.

Хозяйка дома с трудом поднялась. Несмотря на все самообладание, старухе не удалось скрыть, чего стоило ей это усилие.

Карла вскинула голову и выпрямилась, стараясь не показывать, как ей больно. Алис, шаркая, обогнула стол. Ее гостья увидела распухшие лодыжки, которые нависали над краями домашних туфель. Пожилая женщина энергично потерла ладони и зашла ей за спину.

– Неудивительно, что тебе больно, – проворчала она. – Опусти плечи, расставь ноги пошире и разведи колени. Ты не на приеме у королевы.

Графиня послушалась, и ей стало немного легче.

– Теперь посмотрим, не помогут ли нам немного ангелы, – вздохнула Алис.

Карла не почувствовала ее прикосновений и была уверена, что старуха до нее не дотрагивалась, но волна тепла разливалась по ее животу. Через несколько секунд боль исчезла и осталось лишь легкое напряжение.

– Как вы это сделали? – изумилась роженица.

– Мы все способны исцелять руками, нужно только знать как.

Алис похромала к буфету, припадая на одну ногу, достала одну глубокую миску и две миски поменьше, две ложки – все из дерева – и нож. Потом она поставила посуду на стол.

– Давайте помогу, – предложила итальянка.

– Не суетись. Все уже готово.

Алис вернулась к буфету, взяла большой глиняный кувшин и тоже принесла к столу. На ее стуле лежала потертая светло-зеленая подушка. Поправив подушку, старуха с явным облегчением села. Темно-красные пятна на ее щеках стали ярче. Она тяжело дышала, опираясь на покрасневшие локти, и не сразу пришла в себя. Карла забеспокоилась. Ей не хотелось, чтобы эта женщина перенапряглась, принимая у нее роды. Может, позвать кого-то на помощь? Старуха заметила выражение лица гостьи.

– Тебе же сказали: не суетись. – Алис откашлялась в кулак и, скривившись, сглотнула. – А теперь открывай кувшин и принимайся за дело.

Глиняный кувшин был покрыт смолой и запечатан крышкой из плетеных ивовых прутьев, пропитанных воском. Его до краев наполнял жидкий мед с половинками груш. Карла набрала две маленькие миски.

– Пахнет вкусно, но не только грушами и медом, – заметила она.

– Там еще есть дольки айвы, если набирать со дна. Выбери, что тебе больше нравится. И не жалей меда, лей, сколько душа пожелает. Нам нужно прикончить этот кувшин раньше, чем вернется мой сын. Просто чудо, что он еще сохранился.

– А куда пошел Гриманд?

– Старая женщина научилась не задавать вопросов.

– Он вернется? – Графиня чувствовала себя здесь в безопасности, но с Инфантом ей было бы еще спокойнее.

– Эта большая миска для тебя, – сказала Алис. – На случай, если захочешь опорожниться.

– Из меня по-прежнему течет.

– Этот пол видел кое-что похуже. Скажешь нам, если выделения станут кровянистыми или зелеными.

– Можно я буду есть стоя? Мне так удобнее.

– Пожалуйста. Это поможет ребенку.

– Правда? То есть я стану на голову, если вы скажете, но в прошлые разы повитухи советовали мне весь день не вставать с постели.

Алис отреагировала на эти слова недовольным молчанием и выпяченной губой.

– Скажи спасибо, что до тебя не добрались хирурги, хоть у них и чесались руки, – проворчала она потом. – Могильщики и священники поживились бы тогда за твой счет.

Старуха схватила одну из маленьких мисок, и они принялись за еду. Карла нахваливала угощение, а хозяйка причмокивала, вздыхала и облизывала губы. Итальянка вдруг почувствовала прилив нежности к старой женщине, такой глубокой нежности, что она даже растерялась, и слезы вновь потекли у нее по щекам. Алис подвинула опустевшую миску к кувшину, и Карла снова наполнила посуду, не жалея меда. Слеза упала прямо в миску, и графиня извинилась. Потом она поставила кувшин и отхлебнула чаю.

– Наша Мать любит слезы всех своих детей. Они напоминают ей, что мы достойны цены, которую она за нас заплатила, – сказала мать Гриманда. – Особенно слезы счастья. Давай подогреем чай.

– Не нужно. Мед хорошо запивать холодным.

Карла снова глотнула чаю и взяла себя в руки. Что-то она сегодня расчувствовалась.

«Сыграй для нее», – услышала она вдруг шепот Ампаро.

Этот голос звучал так отчетливо, что итальянка оглянулась. Она не увидела ни света, ни сияния и была разочарована, но затем ее взгляд упал на футляр виолы, валявшийся среди всякого хлама.

– Что она сказала? – спросила Алис.

– Попросила сыграть для вас.

– Скрипка твоя? Это не добыча? Только ее нам не хватало!

– Гриманд ничего у меня не взял. Я не понимаю почему. Он так… – Карла умолкла, не зная, как продолжить фразу.

– Мой сын безумен, кровожаден и прекрасен, – вздохнула старуха. – У него свои дела, у тебя свои, и женщина не будет совать в них свой нос. Но его власть заканчивается за этим порогом. Так что если он тебя беспокоит, дай нам знать.

– Я не пленница – по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.

– Ладно, оставим это. Ты можешь играть?

– Да. Пока не начались схватки.

– Нельзя отказывать ангелу, любовь моя. И остальные тоже с удовольствием послушают.

Взяв футляр с виолой, Карла почувствовала приближение схваток и обрадовалась – следующая пауза даст ей возможность сыграть. Опершись на футляр, она некоторое время сражалась с болью. На этот раз схватки были сильнее, и от боли перед ее зажмуренными глазами заплясали огненные точки, однако сил они отняли меньше, чем тогда, во дворе, когда она едва не лишилась чувств. Женщина поняла, до какой степени была испугана, несмотря на показную храбрость. Она потянулась, развязала шнурки футляра, достала виолу и села на краешек стула.

Живот по-прежнему мешал ей, а когда она развела ноги, ребенок опустился в такое положение, что играть было невозможно. Тогда Карла приподняла виолу, сдвинула колени, прислонила инструмент к внешней стороне левого бедра и повернулась к нему. Поза была не самая лучшая, но приемлемая.

– Ампаро была из Испании. Она позаимствовала эту Follia [24] из танцев погонщиков быков, среди которых выросла, – рассказала итальянка. – Это не пьеса в обычном понимании, у нее нет определенной формы или темы, хотя она исполняется в тональности ре-минор. Мы никогда не знали заранее, куда она нас заведет. Каждый раз она звучала по-разному.

24

Безумие, безрассудство (ит.).