Двенадцать поэтов 1812 года

На дворе была нигилистическая эпоха, молодежь с откровенным равнодушием, если не враждебностью, относилась и к Вяземскому, и к памяти Жуковского. Поэтому и десять лет спустя после издания брошюры тираж ее пылился в книжных лавках.

И все-таки усилиями Вяземского осенью 1872 года двуклассное Народное училище имени В. А. Жуковского было открыто в Белеве, на Ершовской улице.

* * *

К Вяземскому в полной мере можно отнести одну из мыслей Н. И. Гнедича (из его «Записных книжек»): «Два предмета оживают в сердце человека при старости его: отечество и вера. Как бы они ни были умерщвлены в молодости, но рано или поздно воскресают…» ^[375]

375

Тиханов П. Николай Иванович Гнедич. Несколько данных для его биографии по неизданным источникам к столетней годовщине дня его рождения. Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. Т. 33. № 3. СПб., 1884. С. 51.

В старости, отдав дань многим страстям и пережив неисчислимые скорби (из семи детей шесть умерли в детстве или молодости), Петр Андреевич Вяземский явил редкое мужество: говорить о своей жизни с покаянием и болью.

Я к старости дошел путем родных могил: Я пережил детей, друзей я схоронил… Талант, который был мне дан для приращенья, Оставил праздным я на жертву нераденья… Где воли торжество, благих трудов начало? Как много праздных дум, а подвигов как мало! Я жизни таинства и смысла не постиг; Я не сумел нести святых ее вериг, И крест, ниспосланный мне свыше мудрой волей — Как воину хоругвь дается в ратном поле, — Безумно и грешно, чтобы вольней идти, Снимая с слабых плеч, бросал я на пути. Но догонял меня крест с ношею суровой…

Прочитав в «Русском архиве» письма Батюшкова, Вяземский напишет редактору: «Другие будут читать эти письма, а я их слушаю. В них слышится мне знакомый дружественный голос. На него как будто отзываются и другие сочувственные голоса… В письмах Батюшкова находятся звездочки… Эти звездочки в печати то же что маски лицам, которым предоставляется сохранять инкогнито…

Восстановление имени моего наместо загадочных звездочек нужно и для истории литературы нашей. Оно хорошо объяснит и выставит напоказ, какие были в то время литературные и литераторские отношения, а особенно в нашем кружке. Мы любили и уважали друг друга (потому что без уважения не может быть настоящей истинной дружбы), но мы и судили друг друга беспристрастно и строго не по одной литературной деятельности, но и вообще. В этой нелицеприятной независимой дружбе и была сила и прелесть нашей связи… нашего нравственного братства…» ^[376]

376

В. А. Жуковский в воспоминаниях современников. М., 1999. С. 188–189.

Глава седьмая

Граф Канкрин говорил мне однажды, что в обществе гражданском и в совокупности государственного устройства все люди песчинки, из коих образуется и возвышается гора: разница только в том, что одна песчинка выше, другая ниже. Вот и я, незаметная и очень нижняя песчинка, заявляю существование свое в эпохе 1812-го года.

П. А. Вяземский. Воспоминание о 1812 годе ^[377]

377

Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Т. 7. СПб., 1882. С. 201.

«Война и мир». — Статья в «Русском архиве». — «Бисквитный» вопрос. — «Я один из братьев уцелел…»

После ухода старших друзей и почти всех ровесников Петр Андреевич остался одним из последних литераторов — участников событий 1812 года. Благодаря своей замечательной, почти фотографически точной памяти Вяземский был для историков и писателей ценнейшим экспертом. К тому же Петр Андреевич никогда не был склонен к сентиментальным преувеличениям и в своих воспоминаниях опирался не на чувства, а на факты. Но в обществе наступило время, когда историческая правда никому не стала нужна. Волна нигилизма смущала и великие умы.

Роман «Война и мир», который кажется нам незыблемым свидетельством о 1812 годе, при своем появлении ^[378] вызвал у Вяземского целый ряд возражений, которые он обоснованно изложил в журнале «Русский архив» (1869. № 1) ^[379] . Почему именно в этом журнале?

Ну, во-первых, редактор «Русского архива» Петр Иванович Бартенев был историческим консультантом и научным редактором Льва Николаевича Толстого в работе над романом «Война и мир». (Мало того: по договору, заключенному с Львом Николаевичем, Бартенев брал на себя все отношения с типографией, где печаталась книга, и предоставлял складское помещение для отпечатанных томов.)

378

Под названием «1805 год» роман начал печататься в январской и февральской книжках журнала «Русский вестник» за 1865 год, там были напечатаны 38 глав романа.

379

Показательно, что после 1917 года статья Вяземского печаталась с купюрами, все места с острой критикой Толстого изымались. Очевидно, что в конфликте князя и графа советская власть стала на сторону последнего.

Во-вторых, «Русский архив», основанный в 1863 году, был самым авторитетным историческим журналом. Вот как его оценивал в письме Бартеневу Ф. И. Тютчев: «Ни одна из наших современных газет не способствует столько уразумению и правильной оценке настоящего, сколько ваше издание, по преимуществу посвященное прошедшему».

Память 1812 года была для Бартенева священна. Он считал, что все высшие достижения русской культуры XIX века вызваны к жизни Двенадцатым годом. «Пушкин, Тютчев, Хомяков, Глинка, — говорил Бартенев, — это искры Божьи, выбитые из груди России грозою 1812 года» ^[380] .

380

Зайцев А. Д. Петр Иванович Бартенев и журнал «Русский архив». М., 2001. С. 62.

Кстати, отец редактора «Русского архива», Иван Осипович Бартенев, участвовал в Бородинском сражении, дослужился до подполковника Арзамасского конно-егерского полка и умер, когда сыну было всего пять лет ^[381] .

«Так мало осталось в живых, — писал Вяземский в „Русском архиве“, — не только из действовавших лиц в этой народной эпической драме, громко и незабвенно озаглавленной: „1812 год“, но так мало осталось в живых и зрителей ее, что на долю каждого из них выпадает долг подавать голос свой для восстановления истины, когда она нарушена. Новые поколения забывчивы, а читатели легковерны, особенно же когда увлекаются талантом автора. Вот почему я, один из немногих, переживших это время, считаю долгом своим изложить, хотя бы по воспоминаниям моим, то, что было, и как оно было…» ^[382]

381

О происхождении и детстве П. И. Бартенева подробнее см.: Зайцев А. Д. Петр Иванович Бартенев и журнал «Русский архив». М., 2001.

382

Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Т. 7. СПб., 1882. С. 196.

Как один из первых читателей романа, Бартенев сообщал Вяземскому: «В „Войне и мире“ действительные лица только старый князь Волконский (сосланный Павлом в Архангельск) — дед автора, княжна Мария — мать автора, молодой граф Ростов — его отец и старик Ростов — его дед; Денисов — Денис Давыдов и Долохов; все остальное вымысел, по словам графа Толстого…» ^[383]

Вяземский высоко ценил дарование Толстого и не ставил под сомнение свободу художника изображать в романе своих предков так, как они ему видятся. Его волновало другое: предвзятое отношение автора к некоторым историческим личностям. Вяземский считал, что Толстой оказался связан «передовыми» веяниями эпохи, которые и принудили гениального художника изменить чувству меры, вкуса и самой правде жизни.

383

Зайцев А. Д. Петр Иванович Бартенев и журнал «Русский архив». М., 2001. С. 39.

«Книга „Война и мир“, за исключением романической части… есть, по крайнему разумению моему, протест против 1812 года, есть апелляция на мнение, установившееся о нем в народной памяти и по изустным преданиям, и на авторитет русских историков этой эпохи. Школа отрицания и унижения истории под видом новой оценки ее, разуверения в народных верованиях — все это не ново. Эта школа имеет своих преподавателей и, к сожалению, довольно много слушателей. Это уже не скептицизм, а чисто нравственно-литературный материализм. Безбожие опустошает небо и будущую жизнь. Историческое вольнодумство и неверие опустошают землю и жизнь настоящего отрицанием событий минувшего…» ^[384]

384

Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Т. 7. СПб., 1882. С. 195.

Вяземский увидел недопустимый произвол в том, что писатель заставляет исторические персонажи действовать в соответствии со своим художественным и идейным замыслом, не считаясь с тем, как эти люди поступали в реальности. Особенно не повезло в «Войне и мире» императору Александру.

Помню, еще в школьные годы «сцена с бисквитами» вызвала у меня смутное недоверие, если не отвращение. Нам задали на дом проанализировать эту сцену. Я любил литературу и Толстого, но тут споткнулся. Даже выписывать цитаты было мучением. Сейчас я догадываюсь, что высокое чувство, рожденное в мальчишке предыдущим повествованием, на этой странице было внезапно оскорблено.