Двенадцать поэтов 1812 года

* * *

Итак, лето 1813 года. Дмитриев подъезжает к Москве. «С самой нежной молодости моей въезд в Москву бывал всегда для меня праздником. Но в этот раз я взглянул на нее с сжатым сердцем: она раскрыла еще свежую мою рану…» ^[402]

Иван Иванович вспомнил брата Федора, недавнюю горькую утрату. Федор Иванович не успел вовремя эвакуироваться из Москвы. Служил в Сенате, замешкался с бумагами, а когда хватился — уже и лошадей нанять было невозможно. Вместе с семьей пешком ушел из Москвы, а через семь верст их настиг отряд поляков. Захватчики отняли у Федора последние сбережения, а потом расстреляли его на глазах жены и детей…

402

Там же. С. 131.

Вот с какой горестью Иван Иванович въезжал в Москву. Предместья встречали стуком топоров и свежим запахом стружки, а от вида центральных улиц обмирало сердце: «Лучшая улица, Тверская, представлялась мне вся в развалинах. Знатнейшие по огромности своей дома покрыты копотью, без стекол, с провалившеюся кровлею или совсем без оных; инде церкви без креста или с главами, обнаженными от позолоты…» ^[403]

Карамзин с нетерпением ожидал Дмитриева в Москве. 1 июня 1813 года Николай Михайлович писал брату: «С грустью и тоской въехали мы в развалины Москвы. Живем в подмосковной нашего князя Вяземского; бываем и в городе… Здесь трудно найти дом: осталась только пятая часть Москвы. Вид ужасен. Строятся очень мало. Для нас этой столице уже не бывать…» ^[404]

403

Там же. С. 131–132.

404

Карамзин Н. М. Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 232.

Еще в конце 1812 года Дмитриев купил в Москве участок земли у Патриаршего пруда, в приходе Святого Спиридона. Тогда же он познакомился с 25-летним архитектором Александром Витбергом и заказал ему проект дома.

Глава вторая

Манифест о взятии Парижа. — По следам Голенищева-Кутузова. — Звонок из Кимр. — Дорога в Печетово. — Храм-великомученик. — «Мы — кутузовские!» — Две трофейные пушки. — Разорение. — Баба Тоня

Дмитриев не раз читал свои стихи в кругу царской семьи, которая высоко ценила его человеческие качества и выдающиеся способности декламатора. Батюшков восхищенно писал о Дмитриеве, что тот «говорит, как пишет, и пишет так же сладостно, остро и красноречиво, как говорит» ^[405] .

405

Батюшков К. Н. Сочинения. Т. 2. М., 1989. С. 54.

Не случайно в мае 1814 года именно Ивану Ивановичу Дмитриеву была оказана честь прочитать народу высочайший манифест о торжественном вступлении государя с победоносной армией и союзными войсками в Париж и об отречении Наполеона от престола Франции.

А привез в Петербург этот поистине счастливый для всей России документ генерал-адъютант Павел Васильевич Голенищев-Кутузов ^[406] , командированный из Парижа императором Александром.

Это был достойный генерал, участник многих сражений, но в последующей отечественной истории он остался покрытым зловещей тенью. В 1825 году Голенищев-Кутузов сменит на посту генерал-губернатора Петербурга генерала Милорадовича, убитого на Сенатской площади, и Николай 1 назначит его руководить казнью декабристов. Георгиевский кавалер, награжденный также золотой саблей с алмазами, не уклонился от командования расправой над «жертвами безрассудной мысли» ^[407] .

406

Павел Васильевич Голенищев-Кутузов, граф (1773–1843) — генерал от кавалерии, кавалер всех высших российских орденов и ордена Святого Георгия 3-го класса.

407

Так называл декабристов Ф. И. Тютчев.

Но и на камнях растут цветы. Арсений, внук грозного генерала, стал поэтом, одним из самых скорбных русских лириков. Его стихи чем-то созвучны позднему Вяземскому.

Светает. Я один. Все тихо. Ночь уходит И тени за собой последние уводит…

Мне давно хотелось взглянуть на те места, на те темные аллеи, откуда явился в русскую поэзию этот грузный и нежный человек, отторгнутый современниками и забытый потомками. После революции и до сих пор — ни одного издания. При этом его стихи, его строки таинственно живут в русской словесности, мерцают, как яблоки в заброшенном саду.

Когда я написал об Арсении Голенищеве-Кутузове в газете, пришло много откликов. А однажды — спускаюсь по эскалатору в метро. Как птенец завозился в кармане мобильник:

— Это из Кимр звонят! Помните, вы писали про нашего графа, про Арсения Аркадьевича?

— Какого графа? — недослышал я.

— Голенищева-Кутузова!

— Помню, конечно.

— Тогда приезжайте! Встречаемся у библиотеки полдесятого утра и едем в Печетово.

— А что случилось?

— Война двенадцатого года!.. Печетово… Шубино… дедушка…

Связь пропала, и больше я ничего не расслышал.

Печетово, Шубино — тверские деревни Павла Васильевича Голенищева-Кутузова. После смерти деда там жил, писал стихи и был предводителем дворянства Арсений Голенищев-Кутузов.

Оказалось, в Печетове открывают памятную доску Павлу Васильевичу Голенищеву-Кутузову — как участнику войны 1812 года.

И вот вместе с местными библиотекарями и краеведами жду «газель» у Кимрской библиотеки. Красивое старинное здание в самом центре города пришло в страшный упадок. На первом этаже, где размещается детская библиотека, ребятишек уже стараются не заводить в читальный зал — со стен валится штукатурка, на потолке — протеки от дождей, повсюду трещины. Библиотекари пытаются прикрыть всю эту нищету и позор картонными стендами да старенькими портретами классиков, но от такой стыдливости становится на сердце еще страшнее и горше.

Рядом с библиотекой, в витрине бывшего магазина среди битого стекла, окурков и бутылок сидит котенок и неотрывно смотрит на прохожих, будто спрашивая: вы люди или уже нет?

Но вот пришла «газель», и мы поехали. За райцентром асфальт быстро закончился, пошла разбитая грунтовка, подобная стиральной доске. Солнце бежало над лесом, можно было вздохнуть и любоваться на осень, проезжая сквозь березовые аллеи, насаженные здесь после войны школьниками и фронтовиками. Но почему-то всё стояли перед глазами кимрские темные улочки с редкими вставками ярко освещенных магазинов и коммерческих ларьков.

Несчастливее Кимр трудно что-то найти в 130 километрах от Москвы. Этот некогда уютный городок на берегу Волги, застроенный в конце XIX — начале XX века красивейшими особнячками в стиле модерн, в 1990-е годы оказался захвачен наркодельцами и криминалом. И сегодня ощущение, что город робко возвращается к жизни после оккупации.

Тут невольно вспомнишь о тяжелой руке Павла Васильевича Голенищева-Кутузова и вообще об институте военных губернаторов, назначавшихся императором в самые беспокойные регионы. Павел Васильевич не только подавлял свободомыслие, он чистил заржавевшую бюрократическую машину, занимался организацией новых производств и строительством. В Петербурге Голенищев-Кутузов завершил возведение здания Главного штаба, отстроил и открыл Мариинскую больницу на Васильевском острове и театральное училище. При нем (а он губернаторствовал всего четыре с небольшим года) было построено пять мостов, началось строительство зданий Александринского театра, Сената и Синода, трех институтов…

Таким же крепким хозяйственником он был и на своих землях в Тверской губернии. И это очевидно даже два столетия спустя: в деревнях Сельцы и Шубино люди и сегодня живут в каменных домах, построенных для своих крестьян Павлом Васильевичем. И это вовсе не вросшие в землю лачуги, а крепкие красивые дома из красного кирпича, в которых зимой тепло, а летом прохладно.

И сегодня тут нет ни одного жителя, будь то местный или дачник, кто бы не знал о Кутузове и не говорил с гордостью: «Мы — кутузовские».

Первое, что мы увидели, добравшись до Печетова, — величественный храм Святого великомученика Димитрия Солунского с двумя колокольнями. Специалисты говорят, что он был построен по образцу Преображенского всей гвардии собора в Санкт-Петербурге. Храм возвели в 1830-е годы на средства Павла Васильевича и окрестных помещиков в память о павших в Отечественной войне 1812 года.

Сегодня он выглядит так, как будто в него попала авиационная бомба: часть крыши сорвана, стены с фресками позеленели от плесени, фрески разрушаются, пол в алтаре провалился, старинный иконостас, восстановленный было настоятелем отцом Михаилом, вновь разграблен и зияет пустотами. Один Тихон Задонский скорбно взирает на нас, и невозможно смотреть ему в глаза.