Двенадцатая карта

Некоторые страницы он помечал желтыми квадратиками бумаги и делал на полях записи. Предстояло изучить довольно сложные процедуры, но он не сомневался, что в конце концов во всем разберется. Не важно, берешься ты за что-нибудь сложное или легкое. Если вникать и не торопиться, то в конце концов все выйдет как надо. Так учил его отец.

«Все дело в порядке величины».

Бойд отодвинулся от стола. Комната была обставлена по-спартански — помимо стола имелись только стул, лампа, кровать, маленький телевизор, холодильник и ведро для мусора. Здесь же хранилось кое-что для работы. Оттянув на правом запястье латексную перчатку, Бойд подул в образовавшееся отверстие. Потом то же проделал с левой рукой. (Всегда следует исходить из того, что конспиративную квартиру в какой-то момент придется бросать, и важно не оставить улик.) Резь в глазах целый день не давала ему покоя. Томпсон сощурился, закапал лекарство. Когда боль немного утихла, он закрыл глаза, чуть слышно насвистывая.

Навязчивая мелодия, из фильма «Холодная гора».

За сомкнутыми веками проносились целые эпизоды: солдаты стреляют в солдат, мощный взрыв, штыки…

Щелк.

Картинки исчезли, и зазвучало «Болеро». Бойд не мог с уверенностью сказать, откуда приходит та или иная мелодия. В его голове как будто стоял CD-чейнджер, который запрограммировал кто-то другой. Впрочем, насчет «Болеро» у него имелась одна догадка: это была запись с отцовской пластинки. Отец, крупный мужчина с коротким «ежиком» на голове, то и дело ставил ее на стареньком проигрывателе, когда возился у себя в мастерской.

— Послушай вот этот фрагмент, сынок. Здесь мелодия меняет тональность. Сейчас… сейчас… Вот! Слышал?

Томпсон открыл глаза и вернулся к книге.

Щелк: тема «Болеро» оборвалась, и зазвучала другая: «Время от времени» — песня, которая стала популярной в восьмидесятые благодаря Синди Лопер.

Томпсон Бойд всегда любил музыку и с ранних лет мечтал освоить какой-нибудь инструмент. Мать несколько лет водила его на уроки гитары и флейты, а когда с ней произошел несчастный случай, на занятия мальчика стал отвозить отец, хотя и опаздывал из-за этого на работу. Однако больших высот в музыке Томпсон достичь не сумел. Его толстые короткие пальцы не годились ни для гитарных ладов, ни для клапанов флейты, ни для клавиш фортепьяно, а голоса он не имел вовсе. Свинг, или кантри, или церковный хор — что бы он ни пытался напеть, из горла вырывалось только хриплое карканье. Через год-два он забросил музыку и занялся тем, на что обычно тратят свободное время все мальчишки в таких местах, как Амарилло: сидел дома, строгал у отца в мастерской, гонял в салки, позже в американский футбол, охотился, ухаживал за девчонками, ходил на прогулки.

А любовь к музыке он упрятал туда, куда отправляются все несбывшиеся мечты.

Впрочем, не так уж глубоко; рано или поздно они вновь выплывают на поверхность.

Несколько лет назад в тюрьме именно это и произошло. К нему подошел охранник из блока строгого режима и спросил:

— Это еще что за хрень?

— В каком смысле? — как обычно невозмутимо сказал «серый статист».

— Ну, та песенка, которую ты насвистывал.

— Я что — свистел?

— Спрашиваешь!

— Наверное, машинально, я даже и не заметил.

— Ну ты чудак! А звучало неплохо.

Охранник ушел. Томпсон мысленно рассмеялся. Вот тебе раз! Оказывается, у него все-таки есть инструмент. Больше того, он с ним родился и везде носил с собой.

Томпсон зачастил в тюремную библиотеку и вскоре выяснил, что был прирожденным свистуном. К умению дуть в свистульку, как, например, в ирландских народных ансамблях, это отношения не имело, а было настоящим редким талантом. У большинства людей диапазон свиста весьма ограничен, но одаренные свистуны нередко становятся профессиональными музыкантами — выступают с оркестрами на концертах, снимаются в рекламе, на телевидении и в кино (все, разумеется, знают музыкальную тему из фильма «Мост через реку Квай»). Существовали даже конкурсы свистунов, самым известным из которых был Большой международный чемпионат, на который съезжались десятки исполнителей. Многие профессионалы гастролировали с оркестрами по всему миру и ставили собственные эстрадные номера.

Щелк…

Мелодия в голове сменилась, и Томпсон Бойд принялся выводить новую тихую трель. Он заметил, что слишком далеко отложил пистолет. Плохо — не по инструкции. Придвинул его поближе, снова открыл буклет и продолжил читать. Суть метода он, похоже, ухватил, но, как всегда осваивая что-то новое, намеревался изучить все до последней мелочи, прежде чем приступить к работе.

В микрофон, закрепленный у самых губ, Сакс сказала:

— У нас — ничего, Райм.

— «Ничего»?!

Судя по тому, как он рявкнул, хорошее настроение испарилось бесследно.

— Его никто не видел.

— Где вы?

— Прочесали почти всю Маленькую Италию. Мы с Лоном на юге района, на Кэнал-стрит.

— Черт! — пробормотал Райм.

— Можно… — неожиданно Сакс умолкла. — Что это?

— Что такое? — спросил Райм.

— Подожди минутку. Лон, давай-ка за мной.

Подняв в руке полицейский значок, Амелия пересекла четыре полосы плотного транспортного потока. Остановилась, осматриваясь, затем свернула на Элизабет-стрит — мрачное ущелье жилых многоэтажек, магазинчиков и складских помещений; снова остановилась.

— Чувствуешь запах?

— Запах? — язвительно переспросил Райм.

— Я обращалась к Лону.

— Да, точно, — подал голос Селлитто. — Пахнет очень приятно, только не пойму чем.

Сакс указала на оптовый магазин двумя зданиями дальше по улице, в котором торговали мылом, травами и благовониями. Из его распахнутых дверей доносился резкий цветочный аромат. Жасмин — тот самый запах, который они уловили, когда исследовали «набор насильника», тот самый, который чувствовала Женева в музее.

— Райм, возможно, у нас появилась зацепка. Перезвоню позже.

— Да-да, — сказал щуплый китаец из магазина, глядя на фоторобот объекта 10-9. — Знаю такого — квартирант с верхнего этажа. Хотя вижу его не часто. Что-нибудь натворил?

— Он сейчас у себя?

— Не знаю, не знаю. Кажется, видел его сегодня. Он что-нибудь сделал?

— В какой он квартире?

Мужчина пожал плечами.

Склад компании занимал весь нижний этаж здания, однако в конце тускло освещенного коридора, ведущего мимо двери в комнату охраны, виднелась крутая лестница, которая уходила в темноту наверху. Селлитто достал рацию и настроился на полицейскую волну.

— Мы его вычислили.

— Кто говорит? — рявкнул в ответ голос Хаумана.

— Прошу прощения, говорит Селлитто. Мы на Элизабет-стрит, двумя зданиями южнее пересечения с Кэнал. Свидетели опознали по фотороботу одного из жильцов. Возможно, находится сейчас у себя.

— Всем группам: как поняли? Прием.

Эфир заполнился откликами от остальных групп. Сакс назвалась и передала:

— Приближайтесь, не поднимая шума, и не показывайтесь на Элизабет-стрит. Из его окон улица как на ладони.

— Вас понял, пять-восемь-восемь-пять. Назовите адрес. Я запрошу ордер на штурм квартиры.

Сакс назвала номер улицы.

— Конец связи.

Менее чем через четверть часа группы стояли на позициях, офицеры из бригады наблюдения исследовали здание с помощью биноклей, инфракрасных и акустических сенсоров. Глава технарей доложил результаты осмотра:

— В здании четыре этажа. На первом — склад импортных товаров. Просматриваются квартиры на втором и четвертом этажах. В них люди, азиатские семьи. На втором — пожилая пара, на верхнем — женщина с четырьмя или пятью детьми.