Двое из будущего, 1901-...

В середине июля мою скромную обитель посетила любимая теща. Приехала она с несколькими чемоданами и обосновалась у нас надолго. На мой незаданный немой вопрос, она ответила, что собирается помогать своей любимой дочери принимать роды, а потом следить за малышом, пока тот не встанет на ноги. Вот и называется - приехали. Теща у меня была хоть и любимой, но очень уж властной женщиной. С первых же дней она задвинула Зинаиду на вторые роли и взяла прислугу в крутой оборот. Уж как они раньше страдали под пятой Зины, но теперь, после первой недели под управлением новой хозяйки, они по достоинству оценили великодушие моей экономки. Хоть и строга она была и порою могла дать хлесткого леща сильной ладонью, но все же по сравнению с моей тещей Зинаида была словно агнец божий, то есть совершенно безобидной. И вот сейчас с утра, лежа в своей кровати и поглаживая Маринкин живот, я слушал, как теща устраивает внизу жестокий разнос прислуге. Судя по ее громкому недовольному голосу, на орехи доставалось нашей новой работнице.

– Послушай, Мариш, - шепотом обратился я к супруге, - а может ты поговоришь с мамой? Попросишь ее уехать?

Маринка хмыкнула, прижалась сильнее.

– Шутишь что ли?

– Нет, я серьезно. Слишком уж она круто здесь за нас взялась. Прислугу гоняет, тебя заставляет делать ненужные вещи, ко мне какие-то претензии. Она всегда такая?

– Да, всегда. Но у себя дома она еще хуже. Да ты не волнуйся, я ее знаю. Она только для виду кричит, но внутри она добрая.

Я задумчиво произнес:

– Это где-то очень глубоко внутри.... А зачем она вообще приехала? Разве бы мы сами не справились? Она за тебя не родит, врачи тебе и без нее помогут. А с ребенком мы как-нибудь и сами справимся..., - и тут я чуть было не ляпнул "не впервой", но вовремя прикусил язык. Пришлось бы потом оправдываться.

Вообще Маринка могла на меня обидеться. При ней я не скрывал своей неприязни к манерам общения тещи, да она и сама была от этого не в восторге. Говорила, что раньше, когда она еще жила в доме родителей, ее мать часто устраивала ей нудные и продолжительные нравоучения, чем доводила Маринку до белого каления. Доставалось от тещи и Степану Ильичу, моему свекру, но тот, в отличие от эмансипированной, но послушной дочери, уже давно не сдерживался и скандалил со своей женой чуть ли не через день. А бывало, что и кулаки в ход пускал.

– Она с папенькой в очередной раз поругалась, - пояснила Маринка, показав вдруг на живот, который вдруг заходил волнами - ребенок гуляет. - Опять они из-за какой-то ерунды сцепились, едва не подрались, да Савва разнял. Хорошо, что он к ним по делам заскочил. Вот она и приехала отдохнуть.

Я горько выдохнул. Мне такая отпускница не нужна, несколько дней близкого общения с любимой тещей отбили всякое желание искать с ней общие точки соприкосновения. Правильно в народе говорят - люби тещу на расстоянии.

– А почему тогда они не разведутся? Обоим бы проще было.

Маринка покрутила пальцем у виска и посмотрела как-то странно, как на дурочка:

– Ты думай что говоришь-то! А люди что скажут? Сраму не оберешься. Да и что им такого надо сделать, чтобы церковь развод разрешила? На сторону сгулять?

– Да плевать на людей, - возразил я.
– Нервы дороже. Ну, ладно, я сам понимаю, что про развод это я загнул, хватил лишку, но все же.... Ну если никак нельзя разводиться, так хоть разъехались бы по разным домам. Все реже друг друга видеть, глаза не мозолить. Папанька твой человек не бедный, давал бы твоей матери на прожитье.

– Глупости не говори, - вдруг сердито сказала супруга.
– И вообще, не лезь больше в нашу семью. Тебе этого не понять.

– Это почему?
– удивился я.

– А ты другой. Ты думаешь по-другому и к людям по-другому относишься. Не как все.

Вот тут она меня озадачила. Никак не ожидал, что я настолько отличаюсь от остальных людей. Ну да, на первом году жизни это, наверно, было заметно - другой говор, иное построение фраз, незнакомые местным словечки и обороты речи. Но сейчас-то, после трех лет пребывания в этой эпохе....

У меня был большой соблазн выпытать у Маринки ее понимание слова "другой" и я хотел уже было спросить, но в последний момент передумал. И так мне пришлось долго и убедительно врать, почему я в этом мире оказался совершенно один. И родителей у меня здесь нет и родственников никаких. Соврал, конечно, что, будучи подростком, я оказался вдруг сиротой, дом сгорел, а родственники-шакалы, вместо того, чтобы приютить погнали вон. Выжил только благодаря небольшой удаче и тяжелой работе на одной из фабрик, где и познакомился с Мишкой, у которого была похожая судьба. С тех пор и пошла наша дружба и стали мы с того момента вместе крутить-вертеть, проворачивать разные делишки, порою не совсем честные, зарабатывать дополнительную копейку. И хоть для меня самого мое вранье звучало не слишком убедительно, я бы смог поймать сам себя на паре нестыковок, но Маринка поверила, как поверили и все остальные. Хорошо, что после такого признания ко мне больше с вопросами не приставали.

– Ну, ладно, Мариш, пора вставать, - сказал я, меняя тему разговора.
– А то твоя мама всех наших работников с потрохами съест. Они и так от нее уже стонут.

И я присел на край мягкой кровати, помог подняться Марине. Она накинула теплый халат, влезла в тапки и как перекормленная гусыня потопала, переваливаясь к двери. Держалась одной рукой за бок, а другой искала во мне опору. Я помог ей спуститься вниз, где мы и встретились с давно бодрствующей тещей.

Ольга Даниловна после раздачи очередной порции взбучки пребывала в благостном настроении. Даже улыбнулась мне, переняла любимую дочу, проводила за локоток к столу и насильно, не терпя возражений, усадила на стул. Пододвинула стакан парного, еще теплого молока с непередаваемым для городского жителя запахом и командирским тоном приказала:

– Пей.

Маринка поморщилась, отвернулась в сторону.

– Не хочу.

– Пей, тебе надо. Хочешь, не хочешь, а надо. Тебе полезно.

– Да не хочу я, мам. Не буду я его пить, - возразила Маринка. А по ее лицу я видел, что она даже смотреть не может на этот стакан с парным молоком. Она даже отодвинула его в сторону.
– Не буду я это пить. Кофе хочу.

Ольга Даниловна возмущенно всплеснула руками. Открыла было рот, чтобы возразить, но я успел ее перебить, спасая супругу от неминуемых нравоучений:

– Плохо ей от молока, рвет сильно.

И теща замолчала, села рядом с дочерью на стул.

– Кофе вредно для ребенка - сказала она через несколько мгновений тишины, пытаясь настоять на своем.
– Нельзя тебе его пить.

– А мне нравится, - упрямо ответила моя супруга и громко позвала, - Зина!

И в ту же секунду дверь в столовую распахнулась и вошла Зинаида с подносом в руках, на котором стояла дымящаяся чашка крепкого кофе и свежая, еще горячая сдоба. А рядом лежала свернутая газета. Она-то успела выучить привычки своей хозяйки. Демонстративно поставила поднос на стол и, втайне усмехаясь матери Марины, сказала:

– Вот, Марина Степановна, кофе как вы любите, очень крепкий. Булочки только из печи, еще не остыли, - и, развернувшись, победоносно ушла. Утерла нос моей теще.

– Ну, хоть ты-то ей скажи, - обратилась вдруг ко мне за помощью Ольга Даниловна.
– Ведь вредно же кофе пить беременным.

Я лишь развел руками. Я с ней был согласен и я сам давно говорил своей супруге, что она напрасно поглощает кофе в таком количестве. Это ведь действительно вредно. Но и меня Маринка не слушалась, делала все по-своему. Очень уж упряма она была. И потому моей теще ничего не осталось сделать, кроме как тоже развести руками. А супруга моя, добивая мать, взяла свежую прессу и, развернув, демонстративно углубилась в чтение. Лучше бы она этого не делала. Ольга Даниловна мучительно застонала и, не терпя такого поведения, поспешила выйти, громко хлопнув дверью. Я проводил ее взглядом.