Двое в океане

Капитан исподлобья бросил взгляд на Шевчика:

— На берегу не можете! У вас паспорт моряка, вы в составе экспедиции и извольте подчиняться правилам, которые здесь, на «Онеге», касаются всех.

Шевчик вскочил со своего стула и широко раскинул в стороны руки, выражая тем самым всю беспредельность своего возмущения:

— Ну, знаете!..

Капитан спокойно кивнул.

— Знаю! — не глядя на собравшихся, заключил: — Все!

Когда они вышли из каюты капитана, Золотцев наклонился к оказавшемуся рядом Смолину и пробормотал:

— Зря он так! Шевчика отбрил, как мальчишку, Чуваеву надерзил. Все это ему отольется. Особенно с Чуваевым. Вы же знаете, у него…

— Рука в Москве, — не скрывая иронии, подсказал Смолин.

— Да, да, да! Рука! — подтвердил Золотцев, игнорируя смолинскую насмешку. — И немалая. Приходится считаться.

Раздался звонок телефона, и Смолин услышал в трубке юношески бодряческий голос академика:

— А какие у вас планы, дорогой Константин Юрьевич? Не хотели бы прогуляться в город?

— Да вот собрался поработать с Чайкиным, — пробормотал Смолин.

— Работать во время стоянки! Сидеть за письменным столом, когда за окном — Италия!

Разоблачительный пафос академика был наигранным, но в его словах сквозило искреннее удивление. А ведь в самом деле нелепо! Италия может быть один раз в жизни.

— У меня другое предложение. Видите ли, я так и не потратил выданные мне лиры. И тратить их не на что. Ничего покупать не собираюсь. Так вот… — в трубке послышался смешок. — Давайте кутнем, а?

— Кутнем? — изумился Смолин. — Каким образом?

— Натуральным. Отправимся в ресторан и вместо очередного борща, который ожидает нас сегодня на «Онеге», отведаем уху по-марсельски, настоящую пиццу, хорошего вина.

Судя по тону, академик настроился погусарить.

— Берите с собой своего Чайкина. — Голос его еще больше помягчел. — И хорошо бы пригласить в нашу компанию одну милую женщину…

Он помедлил, словно предоставлял Смолину самому сообразить, о ком идет речь.

— Ирину Васильевну. Вы же знаете, я в нее немножко влюблен.

— Это было бы, конечно, превосходно, но…

— Что «но»?

— Но если вы, Орест Викентьевич, хотите, чтобы с нами пошла Лукина, то пригласите ее сами.

— Хорошо! Хорошо! — охотно согласился Солюс. — Приглашу! Мне бы так хотелось, чтобы в день отхода от берегов Италии именно она украсила наше общество.

Через полчаса все собрались в салоне. Ирины в их компании не оказалось.

— Я звонил, — грустно объяснил Солюс. — Но Ирина Васильевна отказалась. И так решительно, словно ее наша компания вовсе не устраивает. Сослалась на то, что уже собралась в город. С кем-то, не помню с кем.

— С Файбышевским! — подсказал неизменно информированный Чайкин.

— Понятно… — кивнул Смолин, чувствуя, как ниспадает радостный взлет его настроения. — Ну и хорошо! Без женщин даже спокойнее!

Но Солюс продолжал упорствовать:

— Все же я полагаю, любезный Константин Юрьевич, что именно в таком предприятии женщина может украсить нашу компанию. Поэтому я позволил себе пригласить Алину Яновну. Надеюсь, у вас нет возражений?

— Конечно, нет! — вполне искренне воскликнул Смолин, легко отступившись от только что высказанного суждения.

Солюс знает кого приглашать!

Вот она идет по коридору, Алина Азан, элегантная, тщательно причесанная — наверняка час провела у зеркала, — в темно-сером костюме английского стиля — строгий жакет и прямая юбка.

— Я готова! — И одарила ждущих ее мужчин холодноватой северной чистотой глаз и теплым запахом хороших французских духов.

У трапа вахтенный передал Смолину конверт:

— Вам оставила Лукина.

В конверте была пачечка пестрых хрустящих бумажных лир и записка:

«Я тебе звонила в каюту, но ты не отозвался. Ухожу в город. Поэтому оставляю деньги у вахтенного. Это моя доля в оплате за вчерашнее такси. Спасибо!»

Смолин усмехнулся. Акт, свидетельствующий о полной независимости!

Они вышли на набережную, где было несколько гостиниц и при них рестораны. Но Алина предложила другой вариант: а не пойти ли в настоящую итальянскую тратторию? И дешевле и экзотичнее. Предложение охотно приняли.

В поисках траттории, не торопясь, приноравливаясь к шагу Солюса, шли по городу, глазели по сторонам и слушали его пояснения:

— Обратите внимание, — говорил Солюс. — В обликах этих домов есть типичные детали, характерные дли построек южной Италии: обязательно балконы, обязательно на окнах деревянные жалюзи — здесь слишком много солнца…

На одной из улиц Чайкин вдруг замер на тротуаре, по-птичьи вытянул шею, насторожился:

— Кажется, там на углу, в толпе, я только что видел куртку Лепетухина…

— Откуда вы знаете, какая у него куртка? — усомнился Смолин.

— Знаю! На палубе он всегда появлялся в ширпотребовской куртке — голубой с красными нашлепками на плечах. — Чайкин оглянулся на Смолина. — Я, пожалуй, сбегаю. А?

Смолин пожал плечами:

— Как хотите! Но если это и Лепетухин, не будете же вы его хватать прямо на улице и тащить на судне?

Чайкин колебался.

— Не знаю… Но все-таки сбегаю.

И устремился на другую сторону улицы к запруженному толпой перекрестку.

— Может, и мне пойти с ним? — неуверенно предложила Алина.

Солюс молчал, а Смолин развел руками.

— Ну а вы-то что можете сделать?

— Вдруг уговорим? — настаивала Алина.

Смолин усмехнулся:

— Вряд ли такого уговоришь. Он, как вам известно, кулаки предпочитает. А драться за границей нам не положено.

— Каждый человек должен отвечать сам за себя, — негромко произнес Солюс, и Смолин не понял, к кому относится эта реплика — к сбежавшему Лепетухину или к Алине Азан, которая надеется уговорить беглеца вернуться на судно.

— Вот! Вот! — обрадовалась Алина, усмотрев в словах академика поощрение. — Я все-таки схожу! — Она поспешила к перекрестку.

Некоторое время Солюс и Смолин стояли молча. Зеркальное стекло витрины возле них отражало улицу, мчавшиеся по ней автомашины и людей, торопливо шагавших по тротуару.