Двое в океане

— До чего же все-таки нелепо устроена жизнь человеческая! Суета, одна суета…

И опять Смолин не понял, что имел в виду академик.

Чайкин и Азан вернулись через четверть часа. Ширпотребовская лепетухинская куртка исчезла в толпе бесследно…

Они нашли отличную тратторию — с просторной под полотняным тентом верандой, которая хорошо защищала от лучей уже довольно жаркого весеннего солнца. Народу на веранде было немного, им предложили стол у самого барьера — отсюда открывался впечатляющий вид на море, в котором распустили белые перышки парусов спортивные яхты. Неожиданно для траттории меню оказалось разнообразным, разумеется, были и спагетти, и пицца, и всякая морская снедь. Солюс с порозовевшими от возбуждения щеками заказывал и то, и другое, и третье, оказалось, что он совсем неплохо говорит по-итальянски. Вино выбрал самое дорогое и трех разных сортов. Купеческий размах иноземного старика внушил уважение молодому расторопному кельнеру, и он старался вовсю, на ходу расточая улыбки. Подошел даже пожилой седовласый сеньор, то ли хозяин заведения, то ля метрдотель, любезно пожелал приятного аппетита и положил на стол перед Алиной большую пурпурную розу.

— Боже мой! — изумилась Алина. — Какая роза! До чего же милы эти итальянцы!

Солюс удовлетворенно кивнул:

— Итальянцы — доброжелательный народ.

— Наверное, вы их хорошо знаете, Орест Викентьевич, — предположила Алина. — Раз так свободно говорите по-итальянски. Сколько лет вы здесь пробыли?

— Несколько… — сдержанно ответил Солюс, и по его тону все поняли, что о своем прошлом в Италии говорить он не хочет.

Когда кельнер разлил по бокалам вино, Смолин, подняв свой бокал, сказал:

— Давайте выпьем за благополучие земли, которая нас с вами сейчас приютила. Да будет над этой землей покой и мир!

Солюс глянул прямо в глаза Смолину и чуть заметно благодарно кивнул. На мгновение застыл, глядя за пределы веранды, в море, потом медленно выпил янтарное содержимое бокала. Нет, все-таки не стариковское гусарство этот дорогой обед, не желание по-купечески блеснуть перед молодыми коллегами. Это было возвращение в прошлое, святое для завершающего жизнь человека…

Печальная тень промелькнула и тут же исчезла, за обедом академик был разговорчив, весел, много шутил, по-стариковски церемонно ухаживал за оживленной Алиной.

Вдруг к их столу быстрым шагом подошел кельнер, склонившись к Солюсу, что-то сказал ему и положил на стол вдвое сложенный листок бумаги.

Солюс развернул листок, прочитал и тотчас поднялся из-за стола.

— Извините, я на несколько минут, — и направился вслед за ожидавшим его кельнером к двери, ведущей с веранды на улицу.

— Странно! — насторожился Чайкин. — Куда это он?

Все молчали, глядя в ту сторону, где скрылся академик.

— Может, пойти к нему? Помочь чем? — неуверенно предложил Чайкин. — Может, там неприятность какая! Помполит предупреждал, здесь, в Италии, всякая публика водится. Вдруг полиция или гангстеры, или еще кто!..

Подождали еще с полчаса, Смолин уже хотел идти искать пропавшего, когда он объявился на веранде.

— Что-нибудь случилось? — спросила встревоженная Алина.

— Ничего, любезная, решительно ничего плохого не случилось. Все, все в порядке. — Солюс легко, широко улыбнулся, и стало ясно, что эти полчаса отсутствия вовсе не испортили настроения академику. Даже наоборот, он выглядел еще более оживленным. «Загадочный все-таки человек этот старик», — подумал Смолин.

Когда каждый допил чашечку пахучего черного кофе, завершающую обильную трапезу, когда Солюс выложил на стол перед официантом пачку пестрых итальянских купюр, близко поставленные глаза Чайкина почти сошлись у переносицы. Еще бы! С этими деньгами можно было бы стать счастливым обладателем целой коллекции магнитофонных кассет с самыми наимоднейшими шлягерами.

— Вот он, проклятый, загнивающий! — вздохнул Чайкин. — За один обед — целое состояние. Эх!

Смолин не сдержал улыбки.

— Видите ли, Андрей, я где-то читал, что прошлое сохраняется в нас не днями прожитыми, а днями запомнившимися. Так что радуйтесь — вам будет что вспомнить.

Приближался вечер. На набережной было много гуляющих. Под тентами уличных кафе сидели и потягивали легкое вино уже знакомые местные пикейные жилеты, под пестрым шатром детского автодрома на круглой арене подвывали электрическими моторами юркие самоходные автомобильчики — детишки готовили себя к будущей бешеной гонке по трассам жизни; в соседнем тире пощелкивали пневматические пистолеты, — парни и девушки целились в мишени в тайной надежде выбить «счастье» — бутылку шампанского, пакет жвачки или, если очень повезет, дешевый транзисторный приемник. Молодые тренировались «выбивать» в жизни «свою» удачу.

По улицам тянулся бесконечный поток автомобилей.

— Смотрите! — воскликнула Алина. — Наша «Нива»!

Действительно, в очереди медленно катила к порту желтенькая свеженькая, поблескивающая никелем, видно, недавно купленная машина, рожденная на берегах Волги.

— Покупают… — заметил Солюс.

— Говорят, хороший автомобиль. Почему бы не покупать? — отозвался Смолин. И, помолчав, добавил: — Неисповедимы тайны нашей экономики. Порой первоклассную технику выпускаем. И не только технику. А вот сегодня американцам выдали персонально по рулону туалетной бумаги — они и не подозревают, что туалетная бумага не по силам нашей экономике…

Солюс задумчиво улыбнулся, ничего не сказав, а Азан рассмеялась:

— Вы скрипун, Константин Юрьевич. А еще утверждали, что хотите быть в стороне от политики!

— От политики быть в стороне в наше время не удастся. И не пытайтесь! Политика сама наступает нам на пятки, — заметил Солюс. — Я-то знаю…

— Знаете?!

Солюс с грустной улыбкой кивнул.

— Однако, помнится мне, недавно именно вы, Орест Викентьевич, вроде бы публично открещивались от политики. Мол, не для вас она! — поддел старика Смолин.

— Увы, наши настроения меняются, — неопределенно отозвался тот. — Вместе с обстоятельствами.

— Разве появились вдруг такие обстоятельства?

— Появились! — подтвердил Солюс. — И действительно вдруг!

— Буфетчице немедленно явиться в каюту капитана! — прохрипел динамик.

Ага! Значит, пришли или сейчас придут власти для оформления отхода судна и, как требуют морские приличия, им положено предложить чашечку кофе и рюмку коньяка. Смолин уже стал распознавать, смысл радиообъявлений, исходящих с мостика, за каждым подразумевалось некое необходимое в их морском деле действо.

Раз буфетчица — значит, власти, раз власти — значит, скоро отход. Пройдет немного времени, объявят «палубной команде по местам!» и будут отдавать швартовы.

Смолин поднялся на палубу. У бортов стояли любопытствующие, смотрели на причал. Причал был пустынным. Внизу, в сторонке от судна, лоснились в лучах заходящего солнца три легковые машины, на которых прибыли представители властей. Молодой, с осиной талией красавчик полицейский прохаживался по пирсу вблизи трапа, насвистывая и картинно вихляясь, явно напоказ представительницам слабого пола, взирающим на него с палуб «Онеги».

Вдруг из-за недалекой от судна железной коробки пакгауза появилась странная мужская фигура. Плечи незнакомца были опущены, в руке он сжимал ремешок сумки, волочившейся за ним по асфальту. Приблизившись к трапу, что-то буркнул полицейскому, который смотрел на пришельца с откровенной подозрительностью. Еще бы! Волосы не чесаны, щеки не бриты, костюм помят…

— Пусти! Это наш! — крикнул полицейскому сверху, с палубы, дежуривший у трапа вахтенный матрос, подтверждая свои слова взмахом руки.