Двор холода и звездного света

С тех пор обряд не менялся столетиями. Он повторялся в начале каждой весны, сотни воинов-послушников направлялись через горы и леса, окружающие священную скалу, территория которой была закрыта в течение всего оставшегося года, дабы предотвратить неразрешенный полет новичков к горе и расстановки теми ловушек. В течение года проходили разные состязания, доказывающие готовность новичков, которая отличалась в каждом лагере. Но правила оставались прежними.

Все новички соревновались со связанными крыльями, без сифонов и заклинаниями сдерживающие всю магию. Цель обряда: добраться до вершины этой горы к концу недели и прикоснуться к камню. Препятствия были повсюду: расстояние, природные ловушки и другие воины. Разрастались старые неприязни и зарождались новые.

Неделя бессмысленного кровопролития, уверял нас Аз.

Рис часто соглашался, хотя он так же часто соглашался и с Кассианом: прохождение кровавого обряда даровало уважение при таких опасных, напряженных отношениях в Иллирийской общине. Лучше наладить их во время обряда, чем разбираться потом с гражданской войной.

Иллирийцы были сильными, гордыми и бесстрашными, а вот миротворцами они никогда не являлись.

Возможно, ему повезет. Возможно, обряд этой весной уймет часть возрастающего недовольства. Черт, он бы и сам принял участие, если бы это помогло.

Они едва пережили эту войну. Им не нужна была еще одна. Не с таким количеством притаившихся группировок.

Рамела поднималась все выше и выше, пик горы пронзал серое небо. Красивая и одинокая. Вечная и нестареющая.

Неудивительно, что первый правитель Ночного двора сделал это своим знаком отличия. Три звезды, которые появлялись только на короткое время каждый год, обрамляя вершину Рамелы, словно венец. Появилось ли это во время первого обряда Кассиан не знал. И никогда особо знать не хотел.

Хвойные леса и овраги, которые усеяли пейзаж, стекающий к подножью Рамелы, блестели под свежевыпавшем снегом. Пусто и чисто. Никаких признаков кровопролития, которое могло бы произойти в начале весны.

Гора стала еще ближе, могучая и бесконечная, настолько широкая, что по сравнению с ней он казался мошкой на ветру. Кассиан подлетел к южной стороне Рамелы, поднявшись достаточно высоко, чтобы мельком увидеть сияющий черный камень, выступающий из ее вершины.

Кто поместил этот камень на вершину, Кас тоже не знал. Легенда гласила, что оникс существовал там еще до того, как образовался Ночной двор, и до того, как Иллирийцы мигрировали из Мирмидона, и до того, как люди появились на земле. Даже со свежевыпавшей снежной коркой покрывшей Рамелу, никто еще не касался каменного столба.

Дрожь, озноб и нехорошее предчувствие затопили вены генерала.

В кровавом обряде редко кто добирался до камня. Так как он и его братья сделали это пять веков назад, Кассиан мог вспомнить только дюжину или около того, кто не только достиг горы, но и пережил восхождение. После недели борьбы, бега, необходимости найти и сделать оружие и еду, сам подъем был страшнее ужаса перед ним. Это было настоящее испытание воли, мужества. Карабкаться, когда у тебя ничего не осталось; карабкаться, когда твое тело умоляет остановиться… это было похоже на ломку.

Но когда он коснулся оникса, когда он почувствовал, как древняя сила запела в его крови… она вернула его в лагерь Дэвлона… но это того стоило. То чувство.

Торжественно поклонившись Рамеле и живому камню на ее вершине, Кассиан поймал еще один быстрый поток ветер и полетел на юг.

Час полета заставил его приблизиться к еще одному знакомому пику.

Тот, к которому никто, кроме него и его братьев, не прилетал. Это было именно то, что он так сильно хотел увидеть и почувствовать сегодня.

Когда-то здесь было так же людно, как в лагере Дэвлона.

Когда-то… До рождения бастарда в промерзшем пустом шатре на окраине деревни. Еще до того, как они выбросили его молодую, незамужнюю мать в снег, через несколько дней после родов, с малышом на руках. А затем через несколько дней забрали у нее этого ребенка, швырнув его в грязь в лагере Дэвлона.

Кассиан приземлился на плоский участк горного перевала, на котором сугробы были выше, чем в Убежище от ветра. Скрывающие любые следы деревни, стоявшей здесь когда-то.

От нее остались лишь зола и мусор.

Он лично позаботился об этом.

Когда с теми, кто был ответственен за ее страдания и мучения, разобрались, никто не хотел оставаться здесь ни на минуту. Не с кровью и плотью, покрывающими каждый сантиметр и окрашивающими каждое поле и тренировочное кольцо. Поэтому они ушли, кто-то перешел в другие лагеря, кто-то нашел себя в другом месте. Никто никогда сюда не возвращался.

Столетия спустя он не жалел об этом.

Стоя в снегу и в порыве ветра, осматривая пустошь… место где он родился, Кассиан не жалел об этом ни на секунду.

Его мать страдала каждый момент и до того слишком короткой жизни. И стало только хуже, когда она родила его. Особенно в те годы, когда у нее забрали сына.

И когда он достаточно окреп и повзрослел, чтобы вернуться и отыскать ее… она ушла из жизни.

Они отказывались говорить ему, где находилась ее могила. Конечно, если она вообще была захоронена, а не сброшена гнить в ледяную пропасть.

Он так и не узнал. Даже умирая, те кто убедились в том, что она никогда не познала счастья, отказывались говорить ему. Плюнув в лицо рассказывали о всех чудовищных вещах, которые они с ней вытворяли.

Он хотел похоронить ее в Веларисе. Там где много света и тепла, много добрых людей. Подальше от этих гор.

Кассиан осмотрел заснеженный перевал. Его воспоминания были мутными: грязь, холод и слишком маленькие костры. Но он мог вспомнить ритмичный, мягкий голос и нежные, стройные руки.

Это все, что у него осталось от нее.

Кассиан провел руками по волосам.

Он знал, зачем пришел сюда, почему всегда приходил. Несмотря на то, что Амрен в шутку называла его Иллирийской скотиной, он знал о своих сокровенных мыслях и доброте сердца.

Лагерь Дэвлона казался более справедливым, чем другие. Но для женщин, которым повезло меньше, на которых охотились или изгоняли, милосердия было мало.

Так что обучение этих женщин, предоставление им ресурсов и уверенности в том, что они могут дать отпор… вот чего он хотел для нее. Для матери, похороненной здесь, а возможно и нигде. Так что это может больше и не повториться. Его народ, который он все еще любил, несмотря на их недостатки, возможно, сможет однажды стать чем-то большим. Стать лучше.