Двор. Книга 2

Через неделю Зиновий добился от своей Катерины согласия, но при одном условии: пусть Граник побегает в Сталинский райсовет, как бегали они, и принесет разрешение прорубить вместо окна дверь, а с простенком уже сами что-нибудь придумаем. Зиновий принял это условие и, в свою очередь, выдвинул новое дополнение: временно поставить ширму, вдвоем с Граником они собьют на всю ширину комнаты, а выходить и заходить, пока стоят теплые погоды, можно через окно, так что вообще никто никого не будет тревожить. Катерина представила себе, как этот малохольный Граник станет прыгать через окно, и опять зафордыбачила, а Зиновий объяснил, что прыгать не придется: внутри и снаружи они поставят по три-четыре ступеньки.

— Слушай, Зиновий, — скривилась Катерина, — вы, одесситы, сильно ловкие, думаете, хитрее всех.

— Что ты имеешь в виду? — Глаза Зиновия сделались нехорошими, с зеленым огоньком.

— А ничего, — сказала Катерина, — крепко держитесь друг за дружку.

На этот раз Катерина, хотя метила в яблочко, посадила, как говорится, в молоко: товарищ Дегтярь, такой же одессит, как Граник и Чеперуха, не только не поддержал нового проекта, но со всей ясностью предупредил, что никакого передела форпоста не допустит. Если Зиновий Чеперуха хочет просто выделить Гранику угол, это его дело, а всякие другие варианты можно рисовать лишь на бумаге.

Клава Ивановна сначала поспорила с Дегтярем, но потом должна была согласиться: новая стена и новая дверь в форпосте будут означать, что там уже две семьи и, следовательно, горсовету, чтобы вернуть помещение детям, придется выделить две квартиры.

На Привозе, в Щепном ряду, Зиновий купил четыре листа фанеры и дюжину реек. Товар нельзя было держать на виду, милиция внимательно следила, и надо было идти за хозяином на Водопроводную, недалеко от Чумки.

Зиновий остался во дворе со своей коляской, Ефим поднялся на третий этаж, там женщина вынесла ключ от чердака, но отдала не сразу, а посмотрела сперва вниз и увидела тележку инвалида. Хозяин назвал ее дурой, постучал пальцем по виску, она замычала в ответ, видимо, глухонемая, и перегнулась через подоконник, чтобы удобно было наблюдать за двором.

Фанера и рейки лежали под тряпьем, сверху стояла клетка с кроликами. Ефим, когда сняли клетку, присел рядом, взял одного на руки, зажмурил глаза и стал тереться об него щеками, лбом, подбородком. Хозяин отложил товар и велел вернуть кроля на место, а то будут так долго тереться, что последние волосы выпадут, Ефим провел рукой по голове, улыбнулся и сказал: «Мне уже не страшно».

— А я не за тебя боюсь, — ответил хозяин. — Давай сматывайся, часы даром стучат.

Рейки привязали к коляске проволокой, чтобы не придиралась милиция. Фанеру Ефим понес в руках, но было неудобно, через каждые двадцать шагов приходилось останавливаться, пока не догадались переложить на голову. Светило яркое солнце, Ефим сказал, теперь у него зонтик больше, чем у китайского императора, и все вокруг могут завидовать. Зиновий засмеялся: вечная история — когда у человека все получается чересчур гладко и легко, он обязательно начинает заноситься.

Дома, однако, оказалось, не все так гладко и легко: со стороны Катерины и бабушки Оли опять возникли препятствия, обе в один голос заявили, что фанера и рейки — это целая стена, а не ширма. Кроме того, они выставили новое возражение: если во дворе все такие добрые, почему именно Чеперухи должны отдать Гранику кусок своей квартиры! Зиновий пытался перевести все в шутку и напомнил своей Катерине: она сама говорила, что одесситы сильно хитрые и держатся друг за дружку. Где же логика?

Старый Чеперуха увел свою Олю домой, Катерина осталась одна, без поддержки, и вдруг горько заплакала: почему, ну, почему, она не имеет права, как все другие люди, пожить просто по-человечески, а беспрерывно треплют со всех сторон нервы!

— Катя, — Зиновий обнял за плечи и поцеловал, — разве нам хуже и труднее, чем другим? Посмотри на Ефима Граника, посмотри на Тосю Хомицкую, посмотри на Дину, посмотри на Адю Лапидиса, кому труднее!

— Это не доказательство, — сказала Катерина, — ты был на войне, и твой отец был на войне, и я была. И хватит, не хочу больше слышать, а то за всю жизнь не расплатимся.

Вечером, когда сели всей семьей за стол, бабушка Оля сказала по адресу Ефима Граника: пока он прятался в плену, немцы расстреляли семью и маленьких детей. А Советская власть поспешила освободить его досрочно и отправить в Одессу, на нашу голову.

— Закрой свой рот! — взорвался Иона. — Она судит, она много понимает!

Перегородку взяли на петли, чтобы при первой необходимости — комиссия или какая-нибудь другая проверка — можно было в два счета сложить и убрать.

Дина Варгафтик подарила Ефиму железную кровать, которая очень подошла по ширине: сбоку оставалось ровно столько места, сколько надо для прохода. На первых порах поверх кровати положили старые ватники и куски тряпья, аккуратно зашитые в бязевый мешок, так что получилось не хуже матраца с пружинами и морской травой. Сам Ефим говорил, мягко, как на перине, утром не хочется вставать. Возле окна поставили табурет и ведро с водой на случай, если ночью захочется пить, а мыться и постирать можно будет возле дворового крана, до которого десять шагов. Многие жильцы открыто завидовали: человек каждый день имеет под боком целое море воды.

Степа отрезал Ефиму кусок резинового шланга, чтобы надевать на кран, струя вылетала под большим напором и получалась настоящая процедура, как душ Шарко в знаменитой водолечебнице, бывшей доктора Ясиновского, на улице Свердлова. Иногда Степа сам выходил рано утром, когда двор еще только просыпался, и обливались вдвоем с Ефимом, как маленькие дети.

С питанием у Ефима было не все благополучно: хлебную карточку могли дать либо через производство, либо, согласно прописке, по месту жительства, а ни то, ни другое он не удосужился провести в жизнь. Правда, катастрофы здесь не было, поскольку Котляры, Тося Хомицкая, Чеперухи и сама Клава Ивановна хотя бы раз в неделю приглашали Граника к столу. Кроме того, если соседи во дворе просили помочь по хозяйству, Ефим не отказывал, и люди тоже старались не остаться в долгу.

Иона Овсеич терпеливо ждал, когда кончится эта благотворительность, но неожиданно нагрянула милиция с проверкой паспортного режима, и счастье, что успели предупредить Ефима, он незаметно вышел за ворота, а то дело не ограничилось бы одними словами.

— Малая, — Иона Овсеич прямо кипел от возмущения, — теперь ты сама видишь, куда ведет твой либерализм! Даю тебе три дня на оформление прописки и трудоустройство Граника, иначе я сам вызову милицию и всей компанией получите по заслугам.

В Сталинском райотделе милиции, куда Клава Ивановна пришла вместе с Ефимом и паспортисткой, потребовали справку из исполкома о наличии жилплощади.

— Товарищ, — улыбнулась Клава Ивановна, — вы, наверно, здесь новый. Моя фамилия Малая, я несу полную ответственность, можете позвонить лично Дегтярю в партбюро, он вам подтвердит.

Товарищ ответил, никуда звонить он не будет, ни Иванову, ни Петрову, ни Дегтярю, а пусть принесут справку из исполкома, в противном случае, через сорок восемь часов пойдет другой разговор.

Хотя площадь бывшего форпоста позволяла, Сталинский исполком отказался выдать справку, поскольку право на проживание было, в порядке исключения, предоставлено офицеру, инвалиду Отечественной войны Зиновию Чеперухе и его жене, тоже фронтовичке. А что касается Граника, который освобожден по амнистии, пусть идет на завод и добивается места в общежитии.

В ответ Клава Ивановна приводила трагические факты из жизни Ефима Граника, у которого погибла вся семья, сам он сидел в гитлеровском концлагере, а ей на это опять повторяли: пусть идет на завод, в будущем, если проявит себя с хорошей стороны, можно будет поставить на квартирный учет, а сегодня пусть просит место в общежитии.

— При чем тут общежитие, — потеряла терпение Клава Ивановна, — у человека есть угол, где жить, а место пригодится другому! Ему от вас ничего не надо, ему надо только разрешение.