Дворяне. Книга 3

– Я ещё знаю, – продолжал Олег, – что скоро военные совершат переворот, и у нас власть изменится. Только будет ли капитализм, или Советская власть, не известно.

Глеб со школы, под влиянием комсомола, был сторонником коммунистической идеологии и возразил:

– Всё, что вы говорите, Олег Николаевич, это ваши предположения. Советская власть крепка, и кто бы ни пришёл к руководству партией, всё равно будет взят курс на построение социализма, а потом коммунизма.

Сергей с братом тоже согласился, а Евпраксия высказала свою иную мысль, о чём не раз уже говорила в узком кругу семьи и друзей:

– Я читала труды Маркса, о загнивании капитализма. Он вроде бы правильно рассуждает, но не учитывает самой природы человеческой психологии. У каждого человека есть чувство собственника. Мы стремимся иметь разные вещи, нужные и не очень нужные, хотим иметь крышу над головой и так далее. Чувство собственника – есть движущая сила самой деятельности людей. Поэтому в государственном предприятии, директор не будет заинтересован в получении максимальной прибыли, как настоящий хозяин. Не зря и Маркс говорит о том, что капиталисты не думают о рабочих, об их благополучии, а думают лишь о своей выгоде. Движущая сила в развитии промышленности и сельского хозяйства – это частная собственность на средства производства.

– Я ничего не понял, – помотал головой Першин.

– Понять это не сложно на трезвую голову, – заметила с усмешкой Евпраксия Павловна. – Поэтому, без частной собственности всё будет основано на насилии государства над народом.

Першин обрадовался этому выводу и воскликнул:

– Теперь до меня дошло. Это видно в сельском хозяйстве. Крестьян насильно загоняли в колхозы, чтобы за трудодни работали на государство.

Глеб сидел, нахмурившись, и возразил:

– Всё равно я, мама, с тобой не согласен. Ты складно говоришь, а я скажу простым языком. Где взять денег обычному гражданину, если у него нет наследства от предков? Ему придётся идти горбатить к капиталисту за гроши. Иначе он помрёт с голоду. Вот поэтому и революция произошла или переворот. Это можно, как хотите, называть. И у нас сейчас при советской власти делается всё, по справедливости.

Мать не захотела продолжать спор, который идёт в семье с тысяча девятьсот семнадцатого года, а показала на окно:

– Смотрите, какой снег повалил.

За маленьким окошком, среди ночной тьмы, крутились снежинки, а часть из них оседала на подоконник, и этот сугробик рос на глазах. В доме заметно похолодало, и Соня решила затопить печь. Возле печки с утра лежала охапка берёзовых дров, чтобы они просохли и лучше горели. Серёжа их всегда приносил заранее. Соня положила в пустую топку кусок бересты, ножом настрогала лучины от полена и подожгла их спичкой. А затем на огонь стала подкладывать поленья. Топить печки она научилась с детства, ещё в деревне Гарь.

Першин, через некоторое время, когда понял, что выпивки больше нет, всё косился на одеколон, стоящий в прихожей на полке. Здесь перед зеркалом обычно брился Сергей. Олег начал собираться домой и всё стоял у дверей, словно что-то забыл, и, не решаясь спросить, ушёл домой.

Утром, раньше, чем все Сержпинские встали, он робко постучал в дверь. Сергей собирался бриться и открыл ему. Олег стоял на пороге жалкий и опухший, его руки тряслись.

– Серёжа, будь так любезен, налей чуточку одеколону, – попросил он нерешительно. – Мне надо освежиться после бритья.

Сергей понял намёк и подумал: «Как быстро опустился этот щеголеватый в прошлом парень, культурный и грамотный. Теперь он выглядел гораздо старше своих лет с потемневшим от пьянства лицом».

– Куда тебе налить? – спросил Сергей.

Олег трясущейся рукой достал из кармана стеклянную стопку.

– Плесни вот сюда.

Через несколько дней он пришёл к Сержпинскому трезвый и попросил сходить с ним к директору клуба, чтобы устроить его на работу. Сергей уже договорился с директором заранее и тот без лишних вопросов принял Олега Першина на работу за пятьдесят рублей в месяц, в качестве художника.

* * *

Соня почти каждую неделю получала письма от сестёр и братьев, в письмах они сообщали о своих новостях и о том, что скучают по деревне Гарь и о Данилове. Соня в свою очередь приглашала их в гости, хотя надеялась, что сразу все не приедут, иначе негде будет уложить их спать.

Из писем Соня знала, что Брат Александр переехал жить с семьёй в Старый Петергоф. Там он устроился бухгалтером на местную фабрику; Павля с мужем остались в Ленинграде, они получили комнату в коммунальной квартире и ждут отдельную квартиру. Другой брат Николай женился на театральной актрисе, но детей у них с женой пока нет, и живут они тоже в Ленинграде. Работает Николай сторожем, в театре, здоровье по-прежнему плохое, часто болеет простудой, и он опасается, что туберкулёз может возобновиться. Сестра Мария замуж пока не вышла, работает в Ленинградской школе учительницей.

А недавно Соня получила письмо из Мурманска от сестры Кати. Они с мужем и старшей дочерью Галей, которой было семнадцать лет, собираются приехать в гости в Данилов, на новый год. Младшего сына Юру они решили оставить в Мурманске с Ларисой, у неё отпуск намечается на лето. Лариса жила с ними и работала в портовой конторе служащей.

Накануне новогоднего праздника Сержпинские получили телеграмму от Анкудиновых, в которой сообщалась дата их приезда, и они пошли встречать гостей на вокзал. Но тут произошёл казус: Соня долго собиралась, и они с Серёжей опоздали к приходу поезда. Сержпинские стали искать Анкудиновых на вокзале и возле него, но всё было безрезультатно. Тогда они подумали, что гости не приехали, иначе дождались бы встречающих родственников, и пошли обратно домой. К их удивлению, гости сидели дома на кухне, и пили чай с Евпраксией Павловной. Все радостно поздоровались и обнялись, Соня стала оправдываться, что так получилось, но Катя успокоила её:

– Ничего страшного не произошло, я хорошо знаю Данилов, и вашу Преображенскую улицу знаю, и ваш дом тоже нашла без труда. А Евпраксия Павловна нам сообщила, что теперь эту улицу переименовали в «улицу Кирова».

Катя говорила, что про убийство Кирова они знают и очень его жалеют. Евпраксия поняла, что так, Катя говорит из-за мужа, революционного матроса – большевика. Исаак Васильевич сидел на кухне и улыбался, его улыбка была искренней, он любил жену и готов был любить её родственников. С тех пор, как Соня и Сергей ездили к ним на свадьбу, Катя и Исаак мало изменились, были всё такими же симпатичными, молодыми людьми. Исаак был в нарядном, сером, костюме, а Катя в синем шерстяном платье.

Было тридцать первое декабря и у Сержпинских уже всё для праздничного стола было готово, они поставили в большую комнату стол, накрыли старинной скатертью, и поставили фарфоровую посуду из сервиза, оставленного Воденковыми. Сервиз этот был из очень тонкого и хрупкого фарфора, Евпраксия разрешала им пользоваться только по большим праздникам, и обычно он стоял на самой верхней полке в буфете. Несмотря на это, две тарелки уже разбили.

Здесь же, в большой комнате, стояла ёлка, украшенная игрушками, которые сделал Сергей и сын Коля из бумаги, глины и дерева. Игрушки раскрасили красками и рядом с ними, на ёлку, подвесили на зацепках свечки. Галя Анкудинова была старше Коли, (ей было 17 лет, а ему 10 лет). Но она быстро подружилась с ним и с близнецами. Они срывали с ёлки конфеты в красивых фантиках и с удовольствием ели.

С 1929 года, большевики запретили праздновать новый год, как один из буржуазных предрассудков, но в Данилове никто не проверял, как выполняется этот запрет, и не официально праздновать новый год в Данилове продолжали.

Особых праздничных блюд приготовлено не было, Соня и свекровь поставили на стол жаркое, как всегда, на новый год зажарили своего гуся и утку. Винегрет тоже присутствовал на столе. Анкудиновы привезли с собой из Мурманска солёную рыбу редких сортов, какой в Данилове не бывает. Свежую рыбу, они не взяли – побоялись, что в дороге испортится.