Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века
Шрифт:
Клаус Шарф.
Горацианская сельская жизнь и европейский дух в Обуховке: Дворянский интеллигент Василий Капнист в малороссийской провинции
Посвящается исследовательнице литературных посвящений, моей глубокоуважаемой коллеге и товарищу по поколению Наталье Дмитриевне Кочетковой
Взаимообусловленность микро- и макроистории
В заглавии моей статьи цитируется название книги, посвященной Вольфу Хельмхарду фон Хобергу, сельскому аристократу XVII века, — Дворянская сельская жизнь и европейский дух: жизнь и труды Вольфа Хельмхарда фон Хоберга, 1612–1688. Эта работа австрийского историка Отто Бруннера (1898–1982){884} оказала существенное влияние на немецкоязычные исследования дворянства, вышедшие после Второй мировой войны. Хоберг был поэтом и автором трудов по сельскому хозяйству, «одной из самых важных для истории Нижней Австрии фигур, хотя, впрочем, не слишком значительной»{885}. За пределами Австрии Хоберг прежде был известен преимущественно историкам литературы. Он принадлежал к самому старому немецкому обществу по изучению языка — «Плодоносному обществу», выполнил стихотворный перевод Георгик Вергилия на немецкий язык и написал «экономическую» работу в прозе — Georgica curiosa,
Тем не менее историки более молодого поколения критикуют этот образ сословного общества — ностальгический идеальный мир, противопоставленный миру модерному, и представление о времени, в котором довелось жить дворянскому писателю Хобергу, как запоздавшей кульминации на закате феодальной эпохи, оставившей столь сильный отпечаток на старой Европе. Однако подход Бруннера — в силу того, что речь идет об утрате дворянством его суверенной власти, — открывает широкое поле для исследований в большом регионе Европы, простирающемся от Балтийского до Черного моря. В Лифляндии и Эстляндии, Польше, Венгрии, в румынских княжествах и на Украине в течение XVI–XVIII веков сословные по своему устройству общества одно за другим были побеждены и в той или иной степени интегрированы соседями — крупными монархиями: Швецией, Бранденбургом-Пруссией, Саксонией, Габсбургской и Османской империями и Московским царством{887}.
С проблемой иного рода мы столкнемся в том случае, если попытаемся приложить к России сделанные в трудах Бруннера выводы о дворянской власти в Европе. Хотя сам Бруннер в работах 1950-х годов решительно отделил идеализированную «старую Европу» от социальной и культурной истории территорий, на которых обитали православные восточные славяне{888}, все же не приходится сомневаться, что начиная с XVIII века и у дворян Российской империи существовала своя сельская жизнь, «открытая» культуре «старой Европы». В этом отношении сравнительный метод позволяет утверждать следующее: именно в тот период, когда, согласно О. Бруннеру, в Западной и Центральной Европе дело шло к «закату дворянского мира»{889}, в Центральной России из аристократических боярских родов, владевших вотчинами, и военных, обеспеченных поместьями, только начинало постепенно формироваться единое с правовой точки зрения дворянство, с собственной сословной идентичностью и культурой, сознательно ориентированной на традиции «старой Европы». Только в незначительной степени эта трансформация была «естественным» или самостоятельным процессом. Скорее, само государство, отстаивавшее, созвучно реформаторским целям Петра Великого, интересы России в конкурентной борьбе с другими державами, требовало таких преобразований от своих служилых людей благородного происхождения, создав во второй половине XVIII века необходимые предпосылки для успешного протекания этого процесса. Даруя сословные привилегии, государство постепенно включило элиту Московского государства, имевшую в своем распоряжении населенные крестьянами поместья, в европейскую по форме социальную организацию: поместья были уравнены с вотчинами, дворянству была гарантирована монополия на владение заселенными землями; общественный престиж гражданской службы сравнительно с военной был формально повышен, хотя фактически они так и не стали равноценными. Табель о рангах открыла дворянам карьерные шансы в военной и управленческой областях, а недворянам — возможности получения дворянства; нерусские элиты, хотя и теряли все более свою традиционную самостоятельность, могли, если оказывались лояльными на военной службе или в администрации, на равных условиях интегрироваться в имперскую элиту, где доминировало русское дворянство{890}. Реформы 1762–1785 годов были нацелены в первую очередь на утверждение государственного присутствия в провинциях, а их реализация шла по пути наполнения новых выборных оплачиваемых должностей в администрации и судах представителями местного дворянства и состоятельных слоев городского населения{891}. В целом интерес государства в области внутренней безопасности совпадал с заинтересованностью помещиков в нерушимости своих прав на экономическое использование имений и почетное участие в местном управлении. Тем семьям, которые могли себе это позволить, реформы открыли возможности жить даже за пределами обеих столиц в соответствии с дворянским статусом.
Дополнением к инструментам, служившим Петру Великому в деле коренного реформирования его государства, стала образовательная, научная и культурная политика. Ориентированная на западно- и центральноевропейские образцы формирования элит, она включала в себя привлечение ученых и образованных людей с Запада. Наследники Петра продолжили его политику, умножая учебные заведения. В течение XVIII века Российская империя развилась в автономную провинцию европейского Просвещения с центрами в обеих столицах и перекинутыми на Запад мостами — через Лифляндию, Эстляндию, а также Украину с ее преимущественно духовными учебными заведениями. Образование становилось все более привлекательным для российского общества, не в последнюю очередь и потому, что было необходимым условием карьеры — как государственной, так и духовной{892}. Тем не менее Просвещение «сверху» имело и незапланированные последствия, шедшие вразрез с политикой сословной консолидации{893}. Западное образование способствовало индивидуализации; в конечном счете культура Просвещения не меньше повлияла на общественную самоорганизацию европейски ориентированного дворянства, чем импульсы, исходившие от созданных Екатериной II городских и сельских корпораций{894}. Уже в середине XVIII века из иностранных и русских учащихся и выпускников существовавших на тот момент учебных заведений, из членов властной элиты и ее клиентелы, происходившей из среднего и мелкого дворянства и разночинцев, находившихся на военной и гражданской службе, сформировалась, минуя правовые и социальные барьеры, особая культурная среда. Принадлежность к ней определялась пока всего лишь фактом усвоения западной культуры и использования ее литературных форм и средств общения для своей внутренней коммуникации. В этой среде церковнославянский и народный русский язык слились под западным влиянием в современный единый русский язык, ставший языком национальным. Во второй половине XVIII века он пережил свою первую эпоху расцвета в русской национальной литературе. Сначала в Петербурге и Москве возникло ядро «гражданского общества образованных людей»{895}, которые понимали себя как «публику» и «общественность», в отличие от необразованного «народа». Отграничение было скорее по культурным, чем по социальным критериям. Как и в других европейских странах, в составе этого общества доминировали образованные чиновники, офицеры, ученые, писатели и художники, в то время как экономически активный городской слой был представлен крайне незначительно{896}.
Далее мы рассмотрим эти политические, социальные и культурные процессы, протекавшие в эпоху правления Екатерины II и вплоть до восстания декабристов, на конкретном материале — на примере дворянского интеллектуала,
жившего в одной из провинций Российской империи. В центре настоящей работы находится известный своей многосторонней деятельностью поэт, малороссийский помещик и дворянский политик Василий Васильевич Капнист (1758–1823). В своей работе я следую за научной парадигмой О. Бруннера, даже если непосредственное сравнение нижнеавстрийского поэта Хоберга с Капнистом лишено смысла. При этом последний вовсе не рассматривается как типичный представитель провинциальной дворянской культуры Российской империи, поскольку на своей родине он выдвинулся в качестве решительного противника интеграции Гетманщины в Российскую империю, осуществлявшейся в период между 1764 и 1783 годами{897}. Как и другие авторы этого сборника, я стремлюсь к взвешенному подходу, балансу между утвердившимися макро- или структурно-историческими посылками и утверждениями, с одной стороны, и, с другой стороны, теми импульсами и новым пониманием, которые возникают из микроисторического анализа. Из всех разнообразных вопросов о жизни Капниста-дворянина я остановлюсь сначала на его происхождении, затем подвергну рассмотрению собственность, которой владели он и его семья, службу и само собой разумеющуюся в связи с тематикой сборника проблему — его отношения с государством и обществом; затем я коснусь его внутреннего мира и вопроса о его самосознании как поэта. Для анализа этих вопросов я привлекаю лишь опубликованные источники — прежде всего дошедшие до нас сочинения В. В. Капниста, состоящие из поэтических произведений, переводов и его дилетантских научных трудов, собранных в довольно хорошо прокомментированном издании. В этом же томе опубликовано 271 письмо поэта{898}. Указанное издание дополняют воспоминания дочери Капниста Софьи Васильевны Скалой, написанные в 1850-е годы. Их отличительная особенность — необычайно богатая tradition orale в сочетании с тонкой наблюдательностью автора. Эти мемуары посвящены детству и юности Софьи, проведенным в родительском доме — в поместье Обуховка на Украине{899}. Опираясь на указанные источники, в своем исследовании я пользуюсь возможностью не только интерпретировать произведения Капниста с литературоведческой точки зрения, но и реконструировать его биографию{900}.Карьерный взлет: «Темному» происхождению вопреки
Взлет семейства Капнист является, несомненно, примером постепенной сословной консолидации как украинского, так и русского дворянства в XVIII веке{901}. В источниках второй четверти XVIII века появляется первая историческая фигура из рода Капнистов — отец поэта Василий Петрович Капнист. Родившись на острове Занте (современный Закинф), он был венецианским, а не османским подданным, а впоследствии вместе с другими православными греками переселился на Гетманскую Украину. Его карьера на русской военной службе отсчитывается от Прутского похода Петра Великого 1711 года. Однако возраст и жизненный путь В.П. Капниста до этого момента нам не известны, тем более что в
XIX веке его семья связывала данные о службе его настоящих или вымышленных предков в Венеции с довольно противоречивыми генеалогическими данными с целью скрыть свое недворянское происхождение{902}.
Во второй половине XVII века центром греческой эмиграции был город Нежин в Левобережной Украине, находившейся под властью царя, но обладавшей частичной автономией. Город пользовался широкими привилегиями, которые постоянно возобновлялись гетманами. Затем эти особые права были подтверждены Петром I, а за ним Екатериной II, причем даже после отмены должности гетмана в 1764 году{903}. Согласно одному из источников, В.П. Капнист, как и другие греки, занимался торговлей на черноморском побережье. Известно, что он женился на гречанке из семьи обитавшего на Украине состоятельного купца{904}, но не установлено, как он впоследствии стал казацким офицером. Во всяком случае, этот homo novus утвердился, может быть, и не без проблем, но все же поразительно крепко в светской элите казацкого государства. Этому способствовало прежде всего значительное имущество, полученное Капнистом по первому браку, а также карьера, которую он начал, занимая выборные места в казацком войске, и затем продолжил в 1730-е годы на русской военной службе, сражаясь под командованием генерала-фельдмаршала Миниха в войнах с Крымским ханством и Османской империей. Благодаря всему этому он снискал большой авторитет и стал крупным землевладельцем. Избиравшийся на должности в Миргородском полку — от старшины до полковника, — он оказался во главе одного из десяти полков — военно-организационной и территориальной единицы Гетманщины{905}. Разумеется, полковник Капнист нажил себе многочисленных врагов.
В августе 1750 года он был арестован по ложному обвинению — явление, часто встречавшееся в армии. Он якобы хотел, наперекор молодому гетману Кириллу Григорьевичу Разумовскому (1728–1803) — брату фаворита императрицы Елизаветы Петровны, — сам стать гетманом, используя иностранную помощь, то есть планировал, таким образом, преступление против государыни{906}. После того как в январе 1751 года Капнист был, к его счастью, реабилитирован, правительство императрицы Елизаветы не только возместило ему ущерб деньгами и подтвердило его землевладение, но даже произвело в полковые бригадиры Слободской Украины, что соответствовало пятому классу по Табели о рангах (на гражданской службе — чину статского советника), дававшему право на наследственное дворянство.
Окончательно положение В.П. Капниста в аристократической и экономически состоятельной элите Гетманщины укрепил его новый брак, заключенный после смерти в 1750 году его первой жены-гречанки. Второй его женой стала София Андреевна, происходившая из семьи Дуниных-Борковских. Благодаря ей Капнист был принят в старую украинскую шляхту{907}, слившуюся в результате сложного процесса интеграции, протекавшего с последней трети XVII века, с казацкой старшиной и пришлыми великорусскими помещиками в новый единый высший слой. Эта элита сконцентрировала в своих руках землевладение и занимала в Гетманщине все без исключения должности в военной сфере и администрации, а в масштабах всей Российской империи со времени введения Петром Великим Табели о рангах она боролась за равное положение с русским дворянством, причем казацкие старшины добились права получать дворянство за службу{908}. Потомки же В.П. Капниста выиграли и от его высокого ранга, и от его состояния. От первого брака у него осталось двое сыновей — Данило и Ананий, а от второго родилось еще четверо: Николай, Петр, Андрей и Василий. Будущий поэт, получивший имя отца, родился 12 февраля 1758 года, уже после того, как последний погиб 19 (30) августа 1757 года в одном из сражений Семилетней войны — при Гросс-Егерсдорфе в Восточной Пруссии{909}.
Богат или беден?
Василий Васильевич Капнист родился в деревне Обуховка, недалеко от одноименного села на северо-восточной границе Миргородского полка{910}. Родительский дом располагался на поляне в окружении леса на правом — «горном», высотой почти 90 м — берегу реки Псёл, левого притока Днепра. Отсюда открывался вид на плодородный, однако небезопасный из-за весеннего половодья «луговой» берег реки{911}. После смерти Капниста-отца его вдова и мать его четырех несовершеннолетних сыновей полностью распоряжалась наследством{912}. Как писала ее внучка сто лет спустя, обширное землевладение бригадирши Софии Андреевны состояло из 6000 душ по различным «губерниям» Малороссии{913}.