Дворянство. Том 2

Мирские владыки с настороженностью воспринимали концепцию бедной церкви, справедливо полагая, что дальше скромности потребуют уже от них. В самой Церкви Единого «черных» недолюбливали за радикальные мысли и воззвания, развернуться им не давали, временами даже запрещали, устраивая гонения с казнями.

А вот низшие классы демиургов уважали и ценили. Ведь знания угодны Пантократору в атрибуте Мудрости, поэтому «черные» не просто могли, но прямо обязывались своим уставом «ходить в народ» и учить его. Грамоте, сложному счету, некоторым ремеслам, но главное — медицине и агрономии. Образ бритого налысо человека в темном халате и с тростниковой дудочкой стал нарицательным — он посрамлял дьявольские силы, загонял в могилы покойников, хитростью превозмогал неправедную силу, варил похлебку из серпа, советовал как восстановить истощенную землю и так далее. Отчасти благодаря этому «ересь увечных», несмотря на все репрессии, возрождалась снова и снова, как побеги из живучего корня, разрубленного на части лопатой. Возрождалась и упорно повторяла: почитание Богу, смерть колдунам, умеренность вере, знания человеку.

Елена предполагала, что как раз демиургам Ойкумена обязана невероятно быстрым — всего за четыре столетия — восстановлением после крушения местной античности. Но тут приходилось лишь гадать. Увы, в библиотеке Ульпиана религиозных книг и хроник не имелось вообще, только упомянутый ранее сборник молитв. А уж в чем лекарка была ныне точно уверена, так это в том, что именно «черные» за пару лет разнесли по всему континенту идею обеззараживания «мертвым вином» то есть крепким алкоголем. А также правильную шину и проверку пульса, то есть знания, которые она сама принесла в этот мир.

Мимо пробежал уличный зазывала — парнишка лет двенадцати, босой и в лохмотьях. Он ухитрялся бежать, гримасничать, хулиганить, тырить с прилавков всякую плохо лежащую мелочь и одновременно работать, причем на совесть. Все в пределах пары близлежащих улиц узнали, что на площади мясников — той, которая ближе к южным воротам, где белый кирпич и хромой стражник, жалующийся на стрелу в колене — за час перед закатом ежедневно дается представление о корабле праведников. Там сказ про истинную веру, злых колдунов, храбрых рыцарей и настоящую любовь. Все очень красиво и душепечально. Недорого, платить можно и деньгами, и съестным. До представления акробаты, после кулачные бои, а каждый второй день состязание по ловле намазанного жиром поросенка. Елена ощутила укол творческой ревности, желание сходить и посмотреть, насколько извратили ее креатив неведомые постановщики. Может быть после…

Еще шумно обсуждали слухи о приезде в город некоего бретера, который величавее всех великих, страшнее самой смерти, да еще и красив как ангел. Зачем профессиональный убийца явился в Пайт (и в точности ли явился, не очередная ли это сказка на пару недель?) никто, разумеется, не ведал, но каждый имел авторитетное мнение. Елена поставила галочку в памяти — спросить у Раньяна и Пантина, что за приезжий мастер.

А Храм уже возвышался перед ней.

Больше всего эта постройка напоминала парижскую Notre-Dame de Paris, только растянутую по концам до состояния буквы «Т». На первый взгляд храм (или собор, Елена не понимала разницу) казался монолитным и приземистым, можно даже сказать «приземленным», было решительно неясно, почему об этом чуде света с придыханием говорили все, кому довелось увидеть, даже слуга Раньяна, человек далекий от культуры как свинья от звезд. При более внимательном рассмотрении взгляд будто заострялся, ему открывались новые и новые детали, а скучный монолит разделялся на целый комплекс сооружений, где не имелось прямой линии длиннее метра, сплошь зубцы, кружева и плавные переходы многоцветного камня. Все это было заключено в настоящую сеть контрфорсов, выполненных как самостоятельные опоры, очевидно в декоративных целях. Так что храм навевал еще и мысли о скелете благородного чудища , а также рождения чего-то монументального из символической скорлупы. Общая совокупность впечатлений, неуловимая атмосфера этого места говорила — се творение рук человеческих, но люди те были совсем другими.

В общем Храм Шестидесяти Шести Атрибутов стоил того, чтобы его увидеть, и даже у Елены, человека совершенно иной культуры, видевшего неизмеримо больше архитектурных чудес, вызывал чувство благоговейного почтения. А также неконтролируемый, иррациональный страх, отзывающийся дрожью в коленях и струйками холодного пота вдоль позвоночника. Елена отчетливо, во всех деталях помнила, чем закончился ее первый и последний визит под своды храма. И не намерена была повторять этот скверный опыт.

Она обошла Храм по широкой дуге, двигаясь самым краешком обширной площади. С правой стороны, вдоль и далее вытянутой ножки «Т» располагался сад, переходивший в кладбище, туда женщина и направила стопы. Площадь, выложенная ровными восьмиугольниками из плавленого камня, перешла в кирпичные дорожки, а затем в гравийные тропки. Единственный на весь город настоящий парк, очень маленький, но густой и ухоженный, принял гостью, накрыл тенью, окружил запахом сырой земли, перебив даже вездесущую и всепроникающую вонь города.

Елена — как обычно — поплутала немного среди запутанных дорожек, но быстро вышла к нужной. Направо было кладбище, но женщина посмотрела сквозь листву на солнце, прикинула время и повернула в левую сторону, ближе к собственно храму, туда, где сгорбилась над широким кустом, подрезая жесткие ветви, невысокая фигура садовника.

— Привет, — сказала Елена, подойдя ближе.

— Здравствуй, — вымолвил Насильник, распрямляясь и откладывая жуткого вида и размера садовые ножницы. — Я так и думал, что сегодня ты зайдешь.

Глава 12

До скамеек в парках Ойкумена пока не додумалась, поэтому разговаривали стоя. Елена отметила, что искупитель выглядит… умиротворенно, как человек, живущий в ладу с самим собой. Ну, почти. В глазах Насильника застряла тень печали, отметившей как раскаленное тавро — навсегда и неизбывно. Однако в остальном пожилой воин казался непривычно расслабленным, спокойным.

— Держи, — Елена достала из сумки небольшой сверток. — В муку намешали проса с овсом, к сожалению. Но всяко лучше, чем вам тут дают.

— Спасибо, — все с тем же сдержанным спокойствием поблагодарил Насильник, разворачивая тряпицу. — Вкусно, — сообщил он, попробовав краюшку.

— А чем здесь кормят? — полюбопытствовала женщина, задирая голову, чтобы посмотреть на самый высокий шпиль. — Как придется или по уставу?

— По уставу, — сообщил Насильник, степенно и вдумчиво прожевав второй кусочек, — Как везде. Утром хлебец, сыр и лук. На обед миска горохового супа, шкварки, два хлебца. Если день постный, то яйца и сыр. Ну и дальше по дню недели, сезону и прочее. Бобы с салом могут быть. Каша. Кисель с постным маслом. Кисель разный, овсяный, гороховый, льняной или ржаной.

— А на ужин?

— Молитва, конечно, — слегка удивился Насильник.

— Понятно. Негусто…

— Пусть бедность станет моей матерью, а покорность и терпение — моими сестрами.

Елена помолчала, слегка раскачиваясь с носка на пятку и обратно.

— От Кадфаля вестей не было?

— Нет. Дороги нынче опасные.

Насильник не сожалел и не беспокоился, он констатировал очевидный факт, и Елена в очередной раз подумала: как же трудно общаться с искренне верующими людьми…

— Неделю назад я видела на улице лекаря с сундучком, — сообщила она, глядя в сторону.

— Это бывает, — согласился Насильник, разминая серый мякиш. Кажется, искупителю было приятно вдыхать запах свежей выпечки.

— А вчера увидела другого лекаря. Тоже с сундучком.

Насильник молчаливо изобразил вопрос.

— Сундучки были разные. Дерево, мастер, отделка. Но устроены одинаково. Как мой, из Мильвесса.

Насильник опять же молча кивнул, дескать, услышал и понял.

— Я никому его не показывала. Почти никому… Монах в столичной тюрьме, помнится, очень интересовался и все спрашивал, зачем нужно то или это. А еще он брился налысо и носил черное.

Елена сделала паузу, как бы дав собеседнику возможность обдумать услышанное, она рассчитывала, что искупитель как-нибудь прокомментирует, но, увы, Насильник молчал.

— Ты от демиургов? — прямо спросила женщина.

Насильник поглядел снизу вверх, чуть искоса, немигающе и очень внимательно.

— Они проведали о моем существовании, и решили защитить, чтобы знание в мире умножилось?

Искупитель молчал.

— Думали, я придумаю еще что-нибудь полезное, — Елена продолжила рассуждения вслух. — Но тогда непонятно, к чему такие сложности? Не проще ли было меня схватить и сунуть в какой-нибудь подвал, чтобы выбить все секреты?