Двойной портрет

— Вы знаете, что это такое? Документы, которые главный редактор вчера получил от Снегирева. — Кузин смотрел на меня, значительно щурясь. — Основная цель — доказать, что он отнюдь не невежда. Вот список его работ. Из двадцати опубликовано девять. Дважды указана одна и та же статья под слегка измененным названием. В научных журналах напечатаны пять, остальные в журнале «Рыбное хозяйство». Это — липа. В редакции он больше всего боялся попасть впросак. И попал, если вы заметили. Сейчас он мечется как бешеный, стараясь угадать, откуда удар. Ему и в голову не приходит, что редакция серьезно, без предубеждения, интересуется фальсификацией науки. Интересно, кстати, что он думает о вас? — спросил Кузин и засмеялся. — Но вернемся к бумагам. Оставим автобиографию, хотя она полна недомолвок. Не станет же он, в самом деле, упоминать, что после черкашинской истории был отстранен от преподавания. Это перечень нехарактерных фактов, которые могут составить жизнь десяти людей, нисколько не похожих на Снегирева. Отложим и другие бумаги. Начинается самое интересное. Вы любите подслушивать?

— Нет.

— А придется! Снегирев заявил, что совещание было «подстроено», и потребовал, чтобы редакция опросила ученых, поддерживающих его точку зрение. У вас есть отводная трубка?

— Нет. Есть второй аппарат.-

— Где?

— В столовой.

— Жаль. Мы могли бы обмениваться мимикой.

Он набрал номер.

— Можно профессора Данилова? Здравствуйте, Георгий Константинович. С вами говорит Кузин, сотрудник газеты «Научная жизнь».

Я прошел в столовую и снял трубку.

— ...Извечный спор, — услышал я сухой, напряженный голос. — Кто прав? Трудно сказать.

— И все-таки? — спросил Кузин.

— Я, в сущности, мало занимался этим вопросом.

— Но разве вы не участвовали в снегиревских экспедициях?

— Я не мог отказаться.

— Почему?

Молчание.

— Алло, — осторожно напомнил Кузин.

— Повторяю, эта тема не входит в круг моих интересов.

— Благодарю вас. — Кузин положил трубку. — Вы слушаете? — крикнул он мне,

— Да.

— Недурно для начала... Профессор Челноков?

— Да.

— С вами говорит...

Челноков начал с того, что не хочет «встревать» в затянувшийся спор, а потом, вдруг засмеявшись, сказал, что «положительное значение работы Остроградского не вызывает сомнений». Судя по голосу, это был человек легкомысленный, добродушный и толстый.

— Я ведь ботаник, — сказал он, — так что Снегирев зря ссылается на меня в этом деле.

Кузин простился.

— Профессор Нечаева? С вами говорит...

Профессор Нечаева испугалась, узнав, кто с ней говорит. «Оставляя в стороне моральные качества Снегирева», — сказала она и опять испугалась. На вопрос, считает ли она работу Остроградского полезной, она ответила загадочно: — Безусловно, если мы докажем, что она не приносит вреда.

— Идите пить чай, — крикнул я Кузину.

— До чая ли тут?

Уклонялись все, с кем он разговаривал, но гением уклончивости оказался какой-то доцент Клушин, который сказал, что фальсификацией науки, с его точки зрения, занимался не Снегирев, а Остроградский. Но имеем ли право его осуждать? Он, Клушин, думает, что не имеем!

Даже Дарвина в свое время упрекали в фальсификации, — сказал он.

Кузин повесил трубку и вытер платком усталое, но веселое лицо.

— Одно из двух, — сказал он, перебирая листки, на которых были записаны разговоры, — либо наш герой не успел предупредить своих подручных, либо они его уже не боятся.

За чаем я сказал ему, что не буду писать о Снегиреве.

— Почему?

— Потому что мы с вами тоже немного Снегиревы, иначе нам не пришла бы в голову бессердечная мысль, что они не должны знать о приходе друг друга. Мы заставили Остроградского встретиться с человеком, который переломил его жизнь. Его несчастье было выставлено напоказ, а он из тех людей, которые даже врачу стесняются пожаловаться на болезнь. Но дело еще и в другом. Откуда взялся Снегирев? Ручаюсь, что над первой подлостью и он задумался, в особенности если можно было ее обойти. И вы станете меня убеждать, чтобы я написал об этом? Нет, вам нужна статья, в которой все было бы приглажено, прибрано, стерто.

Позвонил телефон. Я снял трубку.

— Кто говорит?

— Ваш читатель и почитатель, — ответил мягкий и, как мне показалось, застенчивый голос. — Случайно узнал, что газета «Научная жизнь»...

Мимика все-таки пригодилась. Я только поднял брови, и Кузин, подпрыгнув, как кузнечик, кинулся в кабинет.

— Извините постороннего, но глубоко расположенного к вам человека. Не беритесь за эту статью. Вы даром потеряете время.

— Почему?

— Она не будет напечатана.

— А если будет?

— О, тогда... Ну, не знаю. Не стоит загадывать.

— Это угроза?

— Угроза? — с тем же оттенком застенчивости переспросил мой собеседник — Почему же? Напротив. Забота!

Он положил трубку. Кузин выскочил из кабинета.

— Ну-с? — спросил он, подступая ко мне с грозным и торжествующим видом.

— Буду писать.

20

К Крупенину лучше было идти с женой, чтобы поговорить с ним, пока дамы будут трещать о том, что в Столешниковом можно достать французские духи, а на Шаболовке продаются немецкие торшеры. Хорошо, кабы Крупенин не испугался. Он и прежде был трус, а теперь — с чего бы? — стал бояться собственной тени.

Они сидели в кабинете, женщины после ужина остались в столовой.

— Ох, стрекочет, — сказал Снегирев. — Хорошая у тебя Лариса.

— Ничего, — самодовольно улыбаясь, ответил Крупенин.

— Откровенная, прямая. Послушай, а ведь она была права, когда сердилась на тебя за то, что ты так холодно встретил Остроградского. Вы же когда-то дружили.

У Крупенина стало серьезное лицо.

— Почему же холодно?

— Она говорит, что ты мычал, — смеясь, сказал Снегирев. — Это, брат, не дело. Тем более что посадили его, очевидно, зря. В этом, кажется, не приходится сомневаться?

Крупеяин пошевелился в кресле. Он смотрел на Снегирева странно.

— На твоем месте я бы встретил его совершенно иначе. Он — крупный ученый. С заслугами. Он выжил — факт, с которым так или иначе приходится считаться. Сейчас это даже модно — устраивать невинно пострадавших. Подумаем, как ему помочь? Проигрыша не будет.

Крупенин извинился и вышел — проститься с сыном, как он объяснил. Он обожал сына. Каждый вечер перед сном Женя задавал отцу заранее приготовленные вопросы.

— Так ты говоришь, надо помочь? — сказал он, вернувшись и удобно устраиваясь в кресле, — Может быть, может быть.

В кабинете горела только настольная лампа. Крупенин был освещен в профиль — ухо, набрякшая щека, красивый, поседевший висок. Он слушал с прежним вниманием. Но что-то переменилось. «Решил, собака, держать ухо востро», — подумал Снегирев. Он сдержал раздражение.

— Ты не думаешь, что разумно было бы предложить ему... Ну, не знаю. Может быть, денег? Ведь у него сейчас ни кола ни двора. Пришел он к тебе в надежде на помощь.

— Да говорю тебе, что я...

— Думаю, что он не откажется от денег. Но сейчас для него важнее работа.