Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914

На этом угрожающем фоне происходило столкновение мнений Екатерины и Потемкина по вопросу о том, как выбраться из кризиса. В покоях императрицы разыгрывались бурные сцены. Фельдмаршал, покидая их, так хлопал дверью, что звенели стекла и замирали сердца придворных. Оба тяжело переживали ссоры, Потемкин, после очередной стычки, случалось, шел на исповедь. Потом брался за перо: «Выслушай меня как мать и благодетельница». И далее: «Вы обратите в нуль все планы наших врагов и избавитесь, так сказать, от шипов в сердце», переманив на свою сторону шведского короля и Фридриха Вильгельма Прусского^[249]. Екатерина упрямилась, не желая идти навстречу презираемому двоюродному брату, и тот не решился выступить против России, а в 1792 году пал жертвой покушения, подготовленного недовольным офицерством. Но с Великобританией и Пруссией все шло к войне. В конце марта 1791 года Питт отправил в Берлин на согласование текст ультиматума двух держав России с требованием отказаться от присоединения Очакова и полосы земли между реками Буг и Днестр. Предусматривался жесткий срок его принятия – 10 дней, потом – разрыв и война.

Но тут коса нашла на камень. Питт допустил грубейший промах в оценке настроений общественности, не понимавшей и не принимавшей войны из-за притулившегося в каком-то европейском закоулке Очакова, от которой пострадали бы судоходство, торговля и промышленность. В завязавшейся «схватке перьев» оппозиция одержала верх над кабинетом. В нее вступило и российское посольство во главе с С. Р. Воронцовым, поставляя публицистам материалы, в самом выигрышном и соблазнительном свете рисовавшие выгоды от коммерции с Россией, и в самых мрачных тонах – пагубу от ее прекращения. Воронцов успокаивал царицу: «парламент сам собою, противу общей ненависти всей нации, не может поддержать никакого министра»^[250]. Планы тогдашних ястребов были сорваны, флот разоружен, ультиматум, предназначенный для России, отозван с полпути из Берлина, англичане перестали размахивать кулаками.

В мае в Петербург прибыл некий путешественник Фолкнер (Фальконер по камерфурьерскому журналу). Любознательный турист побеседовал с вице-канцлером H. A. Остерманом, потом «вояжер» был принят императрицей (чего, случалось, месяцами добивались послы), у него обнаружились верительные грамоты, он превратился в дипломата и выразил согласие на основные российские условия примирения с Портой – границу по Днестру, присоединение Очакова с прилегающим районом и Буджака. Пруссаки с отмобилизованной армией остались у разбитого корыта несбывшихся надежд, им оставалось лишь сетовать на всем известное коварство Альбиона и присоединиться к достигнутой договоренности^[251]. Наконец-то Россия осталась один на один с Османской империей!

Императрица теряла терпение, и нотки раздражения прорывались в ее переписку с Потемкиным. 22 апреля (2 мая) она отправила фельдмаршалу отчаянную записку: «Ежели хочешь свалить камень с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в армию курьера и разреши силы морские и сухопутные произвести наискорее, а то войну протянешь еще долго». Личное «протянешь» многозначительно. 11 (22) мая последовало наконец предписание фельдмаршала Репнину: «Препоручая произведение поисков на неприятеля, где только случаи удобные могут представиться, но с таким рассмотрением, чтобы действовать наверняка»^[252].

Выдающийся полководец и дипломат князь Николай Васильевич Репнин, полузабытый историографией, внес заметные коррективы в указания шефа, воспользовавшись разрешением перенести операции за Дунай. В марте состоялся первый после трех с половиной лет войны «поиск» за Дунаем. В июне тогда еще генерал-майор М. И. Голенищев-Кутузов разбил вражеский 20-тысячный корпус при Бабадаге. 27 июня (7 июля) сам Репнин разгромил главные турецкие силы под Мачином. Россиянам помогло то, что турки шли в атаку волнами и их выводили из строя по частям. Потеряв 4 тысячи янычар, они обратились в бегство. Добрые вести приходили с Кавказа, генерал И. В. Гудович взял приступом Анапу, пленил 8 тысяч человек, в том числе трехбунчужного пашу Мустафу и предводителя чеченцев Ушурму (хана Мансура)^[253]. Довершил победоносную кампанию 1791 года на море Ф. Ф. Ушаков. Его эскадра отправилась к берегам неприятеля, и здесь, у крепости Калиакрия, 31 июля (11 августа) разгромила турецко-алжирский флот, остатки которого бежали в Константинополь. Появление на рейде поврежденных судов с порванными парусами, а то и без мачт, поставило точку на реваншистских надеждах властей предержащих, тем более что расчеты на крупную англо-прусско-польскую диверсию на севере провалились.

Посланцев великого везира Репнин встретил на поле боя. Вступать в переговоры он отказался, поставив их перед выбором: или капитуляция, или уничтожение укрывшихся в Мачине вражеских войск. Выдвинутые кондиции генерал назвал минимумом того, что может требовать победитель.

31 июля (11 августа) в Галаце был подписан прелиминарный мирный договор. В нем подтверждались условия Кючук-Кайнарджийского трактата и последовавших за ним соглашений между двумя странами. Днестр становился границей между ними, Молдавия и Валахия оставались в составе Османской империи с сохранением прежних привилегий. Чтобы окончательно договориться об условиях мира, стороны обязывались не браться за оружие в течение 8 месяцев.

Екатерина с «особливым удовольствием» усмотрела в прелиминариях соблюдение «всех тех условий, которые мы непременными в основание мира полагали». Весьма одобрительно отнесся к подписанному документу Совет при высочайшем дворе. Высокая награда – Георгиевский крест первой степени, пожалованный Репнину, свидетельствовала о монаршей благосклонности. Иного мнения насчет его деяний придерживался Г. А. Потемкин. В армию он прибыл 1 августа в самом дурном настроении: царица вроде бы одобрила выработанный им план операций, но внесла такие поправки, что он из оборонительного превратился в наступательный. Устранить нового фаворита, юного красавца и пронырливого интригана П. А. Зубова, светлейшему не удалось. В Яссах его ждала еще одна неприятность – подписанный накануне его приезда мир. Фельдмаршалу представлялось, что у него похитили лавры победителя. В дополнение к подписанным условиям он потребовал контрибуции в 20 миллионов пиастров. Два месяца шли совещания с турками, и они собрались домой. Казалось, что пора садиться за составление плана кампании на 1792 год. Но от Потемкина уже мало что зависело, болезни его преследовали, и 5 октября он скончался^[254].

Личность Потемкина величественна и трагична. Крупнейший государственный деятель, великий администратор, видный реформатор армии. Именно он освободил войско от остатков пруссачества и утвердил в нем удобную и соответствующую климату форму, солдат наконец-то освободили от ненавистных париков: «Завиваться, пудриться, чесать косы, солдатское ли это дело?» В то жестокое время Григорий Александрович был одним из немногих гуманистов в армии, осуждал побои, заботился о довольствии нижних чинов^[255].

Потемкин, несомненно, обладал стратегическим мышлением. Еще в конце XIX столетия военный историк Д. Масловский отмечал, что он впервые в отечестве выступил главнокомандующим нескольких армий, действовавших на разных операционных театрах. Светлейший князь усвоил румянцевский завет: турок надо выманивать из крепостей в чистое поле. В письме к императрице от 12 ноября 1787 года Потемкин размышлял: «Не разбив неприятеля в поле, как приступить к городам? Полевое дело с турками можно считать игрушкою; но в городах и местах тесных дела с ними кровопролитны. Они же, потеряв баталию, и так города оставляют»^[256].

Дипломатическая схватка со зловещим союзом держав – не фон, а составная часть лихолетья 1787–1791 годов. Россия оказалась на волосок от противоборства с коалицией Великобритании, Швеции, Пруссии, Польши и Турции. Потемкин стоял за достижение компромисса с возможными противниками с неизбежными потерями, царица не желала отступать ни на шаг, ее упорство доходило до упрямства, и ее линия возобладала. Недруги смирились.

После кончины Потемкина за дело умиротворения взялся A. A. Безбородко. Камень преткновения в виде солидной контрибуции он удалил, и турецкие уполномоченные, «едва опомнившись от изумления, отвечали вне себя от радости». Безбородко заверил их: «Россию нельзя заподозрить… в каких-либо честолюбивых замыслах относительно Оттоманской империи»^[257].

29 декабря 1791 года (9 января 1792 года) в Яссах был подписан договор. Он подтвердил все условия Кючук-Кайнарджийского трактата и последующих договоренностей с Турцией. Высокая Порта признала вхождение Крыма в состав России и ее протекторат над Восточной Грузией. К России отошло междуречье Буга и Днестра. На Кавказе границею оставалось течение Кубани. Предусматривалось, что османские власти не допустят набегов жителей левобережья на российскую территорию; если это все же произойдет, сопровождаемое грабежами и угоном людей, Порта обещала возмещать причиненный ущерб. Дунайские княжества остались в составе Османской империи, обещавшей соблюдать их права и привилегии^[258].