Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914

В марте 1802 года сдалась Великобритания. Правительство его величества по Амьенскому договору обязалось вернуть Франции и Голландии их колонии, исключая острова Цейлон и Тринидад, вывести свои войска с Мальты и вернуть ее ордену Св. Иоанна Иерусалимского. Наполеон торжествовал.

Его отношения с Россией после убийства Павла I испортились. На случившийся переворот он ответил аннексией Пьемонта, образованием Итальянской республики на севере Аппенинского полуострова (1802 год), президентом которой он и стал. Для ускорения процедуры избрания она состоялась в Лионе. Наполеон вмешался в распри кантонов в Швейцарии, ввел в страну свои войска и провозгласил себя «великим координатором» Гельветической республики, гласно взяв на себя функции третейского судьи, а негласно присвоив себе всю власть. На левобережье Рейна первый консул творил суд и расправу. Он уничтожил сословие духовных курфюрстов, а их земли передал покорным ему князьям. Лишившиеся владений или помышлявшие о приобретении новых пресмыкались перед «гражданином Бонапартом». «Фюрсты, – по словам профессора A. C. Трачевского, – наводняли его передние, жаждая его подачек, они ухаживали за его любимцами и лакеями, носили на руках его собачку, забывали на его столе драгоценные табакерки с червонцами»^[314].

Жизнь быстро опрокинула сооруженный в Петербурге карточный домик схем, долженствовавших обеспечить европейское равновесие, оно разваливалось на глазах. Тихо скончалась идея «заковать Францию в ее настоящие границы», как бы утихомирить разбушевавшегося галльского петуха! По иронии судьбы Павел I, предприняв с подсказки Наполеона поход в Индию, состояния войны с Францией не прекратил, и Россия, единственная, продолжала в нем находиться. Вступать в единоборство с Наполеоном молодой император Александр не собирался, следовало, не мешкая, подключиться к процессу замирения. Трудную миссию переговоров возложили на графа А. И. Моркова, которому предстояло изыскать какую-то форму возмещения (индемнизации) королям Пьемонта и Неаполя, изгнанным с континента на острова, под охрану британского флота, а также лишившимся владений князьям с левого берега Рейна. Первый консул сразу же жестко заявил: «Сперва мир, потом все другое». Замысел восстановления хотя бы хрупкого равновесия пришлось отложить в долгий ящик, договор с односторонними уступками со стороны России все же был подписан 26 сентября (8 октября) 1801 года. Он содержал признание режима консульства, завоеваний республики и в неопределенной, ни к чему не обязывающей форме обещание консула подумать насчет индемнизации.

В Петербурге придавали большое значение 3-й статье приложенной к договору секретной конвенции, содержавшей согласие Наполеона прибегнуть к посредническим услугам российской дипломатии в предстоявших переговорах с Высокой Портой^[315].

В сентябре 1801 года брошенные Наполеоном в Египте французские войска сложили оружие перед англичанами. Капитуляция открыла путь к примирению между Парижем и Стамбулом. Союз последнего с Петербургом трещал по всем швам. Высокая Порта без всякого восторга пребывала в царских объятьях. Диван тяготился подчиненным положением, о котором как о само собой разумеющемся говорилось в российской дипломатической переписке, и не смирился с утратой Гюрджистана (Грузии). Сотрудничество с Францией позволяло надеяться на освобождение от российско-британский опеки^[316].

Османская империя, казалось, приближалась к распаду. Власть султана до мест труднодоступных и отдаленных не доходила. В Албании сложились полунезависимые «княжества» Али-паши Янинского (включавшее и греческие земли) и Мустафы-паши Бушати. И по всей Румелии (европейской части страны) буйствовали разбойники кырджалии. Аян (правитель) Видина О. Пазванд оглу хозяйничал в Болгарии и учинял набеги на соседнюю Валахию. Вторжения из-за Дуная начались здесь в 1797 году и продолжались пять лет. Прибывшие в княжество султанские войска оказались не в состоянии справиться с ними, и населению пришлось содержать армию, неспособную его защитить. Страна превратилась в театр военных действий, и если командование занималось поборами, то рядовые предавались грабежу. И тем, и другим занимались и гарнизоны османских крепостей, расположенных в Валахии. Признаваясь в своем бессилии, Высокая Порта предписала валашскому господарю сформировать корпус наемников в 15 тысяч человек, а его молдавскому коллеге – в 6 тысяч, что привело тех, по свидетельству российского консула, «в смущение» – не было ни денег, ни охотников служить Турции. В обоих княжествах росло недовольство фанариотским режимом^[317]. Пришлые князья-греки появлялись в Яссах и Бухаресте в сопровождении толпы приспешников и перво-наперво возмещали затраты (в виде взяток и «подарков»), понесенные ради обретения престола, вводя новые налоги и поборы. Фактически Молдавия и Валахия отдавались на откуп чужеземцам. Вечно нуждавшаяся в деньгах Порта была заинтересована в быстрой смене князей, дабы получить с новых причитавшиеся казне платежи, не говоря уже о щедрых подношениях высоким лицам. На троне в Яссах в 1792–1802 годах побывало 5 господарей, в Бухаресте (1791–1799 годы) – 6^[318].

В таком состоянии застал княжества Василий Федорович Малиновский, назначенный генеральным консулом с резиденцией в Яссах (1801–1802 годы), неординарная личность, мыслитель, разделявший идеи Просвещения, будущий директор Царскосельского лицея. Он учредил своего рода надзор за господарями, у которых нарушение законов, оберегавших права сирых и убогих, изобретение новых поборов вошло в привычку. Его постоянные протесты против административных злоупотреблений, конечно же, не искоренили накопившихся за столетия обычаев, но все же способствовали некоторому сокращению хищничества в высших эшелонах власти (ниже, в уезды, он проникнуть не мог)^[319].

Поступавшие из княжеств прошения принимались в Петербурге с симпатией, но сдержанно. На заре «дней Александровых» принятый Негласным комитетом курс на воздержание от вступления в какие-либо союзы, осторожное лавирование между Францией и Англией не допускал и открытого вмешательства в турецкие дела. Оставался путь дипломатического давления.

В сентябре 1800 года состоялся явно демонстративный смотр войскам, расквартированным по течению Днестра, по линии границы с владениями Османской империи. Принимал смотр не кто-нибудь, а великий князь Константин Павлович. Он обратился к пашам Хотина и Бендер с «дружественным приветствием». Одновременно посланник в Константинополе B. C. Томара обвинил султанские власти в царящем произволе^[320]. Оправившись от испуга, вызванного демонстрацией силы со стороны соседа, Порта оказалась восприимчивой к демаршам Зимнего дворца по дипломатической линии с целью уточнения и укрепления автономных прав Дунайских княжеств. Готовились они неторопливо и продуманно, и успеху их способствовало нашествие банд Пазванд-оглу на Валахию и поступавшие из Бухареста и Ясс в Петербург мольбы о защите. Высокая Порта сочла, что, пойдя на уступки России, она избавится от открытого вмешательства в ее конфликт с непокорным видинским пашой. С самим Пазвандом Малиновский снесся неофициально и пригрозил ему, что, если набеги не прекратятся, против его банд выступят российские войска. Пазванд присмирел.

По достигнутому с Россией соглашению (сентябрь 1802 года) Турция обязывалась соблюдать права и привилегии Дунайских княжеств, вытекавшие из мирных договоров и внутренних актов, и право России выступать в защиту Валахии и Молдавии. Устанавливался 7-летний срок правления господарей. Сменяться они могли лишь в случае уголовного преступления с их стороны, признанного двумя дворами. Тем самым прекращалась чехарда с их назначением и связанные с этим поборы и злоупотребления; одновременно усиливался контроль царизма над утвержденными с его согласия господарями. Порта лишалась права устанавливать налоги и накладывать повинности сверх норм, существовавших с 1783 года, а князья утратили право самовольного введения налогов, должны были считаться с мнением диванов (то есть боярской верхушки) и «проявлять особое уважение к внушениям министров российских». Поставки в Стамбул зерна, скота, растительного масла и строительных материалов подлежали оплате по рыночным ценам, и княжества могли оспаривать требуемое Портой количество материалов. Валахия, опустошенная бандами Пазванда-оглу, была освобождена от уплаты дани и податей, но всего на год – большего срока добиться не удалось. Особо следует упомянуть признание за российской стороной права опротестовывать любые нарушения достигнутой договоренности. Условия соглашения между двумя державами были зафиксированы в хатт-и-шерифе (указе султана)^[321], дарованном в том же году.

Конечно, никакие указы не могли искоренить господствовавший произвол. О разъедавшей административный аппарат коррупции мы приведем здесь свидетельство генерала А. Ф. Ланжерона, французского эмигранта на российской службе (крупнейший румынский историк А. Ксенопол счел его оценку правдой и привел ее в своей книге «Эпоха фанариотов»). Должности исправников уездов в княжествах покупаются, писал Ланжерон, и цена зависит от сулимого ею дохода. «Исправники – настоящие деспоты, никаких обследований они не боятся, заранее о них зная и имея возможность их устранить. Наказание им не грозит по причине продажности вышестоящих лиц. Они, без стыда и не делая из этого тайны, забирают у крестьян имущество, скотину, деньги. Каждая семья уплачивает дивану подушную подать, исправники ее удваивают и даже учетверяют, и все это без всякого закона, без какого-либо приказа, и делят награбленное с членами дивана (уездного). Арнауты (стражники), подчиненные спатару, занимаются грабежами^[322].

Завязавшаяся с французской дипломатией схватка за влияние в Османской империи не миновала Дунайских княжеств. Последовало восстановление закрытых ранее французских консульств. Каждая из сторон стремилась посадить на троны в Яссах и Бухаресте своих кандидатов. Уберечь Османскую империю от влияния Парижа не удалось. А. И. Морков не смог учредить в Париже надзора за турецкой делегацией в форме посредничества на переговорах. От османской стороны Морков получил лишь «клочок бумаги» с несколькими первоначально сформулированными статьями, на том «консультации» с ним и кончились. Франция по договору, подписанному в июне 1802 года, обязывалась уважать территориальную целостность султанской державы, а ее корабли могли плавать в Черном море, то есть получили право прохода через Дарданеллы и Босфор. И уж совсем переполох в Петербурге вызвала весть о появлении в Париже делегации от Ионических островов с просьбой принять их под покровительство республики. С трудом удалось избавиться от этой угрозы^[323].

Царь предписал новому посланнику А.Я. Италийскому «прилежно иметь наблюдение за подвигами в Константинополе французских агентов», проявляя особый интерес к их видам и «предположениям» в отношении Египта. Царь предостерегал Италийского насчет «двоякости кабинета Туильрийского», который «льстит» турок надеждой на возвращение Крыма. Вице-канцлер А. Р. Воронцов излагал ему опасения двора: «Всем известно, какое влияние имела Франция в прежние времена над турецким правительством. Первый консул, стараясь ныне взять над оным все поверхности, преуспел последним трактатом приобресть выгоды большие, нежели когда-либо Франция имела у Порты Оттоманской»^[324].

По ходу дипломатических баталий формировались новые доктрины. В инструкции А.Я. Италийскому (ноябрь 1802 года) излагалась концепция, от которой Российская империя отказалась – вынужденно – лишь после Крымской войны: «Не сходственно было бы с ее интересами, чтоб какой-либо военный флот, кроме нашего и турецкого, появиться мог на Черном море. Черное море иначе считать не должно, как озером или морем внутренним, в которое и входу нет, как через Канал, и владение коим принадлежит тем державам, берегами своими оное окружающим».