Двуликий бог. Книга 2

— Гулльвейг… — процедила сквозь зубы, постаравшись вернуть самообладание, с гордостью вскинув голову и рассыпав распущенные локоны по плечам. Локи не выходил из тени. Ветер играл его волосами, заставляя густую гриву принимать различные, подчас пугающие формы. Он не двигался, но цепкие, сияющие во тьме колдовские глаза не отпускали меня ни на миг. Я чувствовала, что не могу пошевелиться.

— Нет больше Гулльвейг, — голос бога огня стал более низким, зловещим, чужим. Я против воли вздрогнула, выдавая охватывающий меня ужас, с непониманием взглянула в его зачарованные глаза. Однако помощи ждать было неоткуда. — Отныне мы — единое целое. Время пришло: разрушительные природные силы обретают свободу. Не имеет значения, чья власть возобладает в этом теле, потому что с самого начала мы идём по одному пути, стремимся к общей цели. Такова наша суть…

— Я уже слышала подобное, — я постаралась придать тону спокойствия и уверенности, хотя руки всё ещё дрожали. Не так страшно оказалось встретиться с Гулльвейг лицом к лицу, как расслышать её отголоски в ровном тоне супруга. — Однако Локи не пожелал стать с тобой единым целым. Он использовал тебя, подчинил силу своей воле, а тебя предал забвению. Тебя нет, Гулльвейг… Признайся, ты просчиталась.

— Кто же тогда стоит перед тобой — Локи или Гулльвейг? — насмешливо спросил он голосом равно мужским и женским, вновь вынуждая меня растеряться, прийти в смятение. — Ни силу, ни происхождение, ни предназначение не подчинить своей воле. Они подобны бурному горному потоку, что несёт тебя к цели, к неизбежному концу. Сигюн, мой излюбленный враг… Ты слишком молода по меркам вечности, наивна, заносчива. Тем не менее, ты противостояла мне долгое время, сколько могла. Твоё упорство вызывает уважения. Я здесь, чтобы попрощаться с тобой — больше мы не увидимся, — бог огня сделал ко мне шаг, обнял щёку ладонью. Рассеянный луч луны выбился из-за завесы облаков и скользнул по бледному лицу, осветил резко проступившие скулы, волевой подбородок, зловещие изумрудные глаза, под которыми залегли пугающие тени. Он улыбнулся, и улыбка его показалась мне жуткой в своём безразличном спокойствии.

— Кроме того, мне следует поблагодарить тебя, Сигюн. Если бы ты только могла осознать, какую значительную роль сыграла в приближении конца богов. Ты — крошечная песчинка, незаметное колебание и движение которой приведёт в движение землю, породит осыпь, обвал, раскол нерушимых горных пород. Предназначение дожидалось малейшей твоей ошибки — ты совершила их все. Ты ведь до сих пор не поняла, как много значила для него, не так ли? Была последним пристанищем, источником того лучшего, что оставалось в нём от аса, от человека. Однако ты отвернулась, отвергла, предала. Позволила мне подчинить его, просочиться ядом сомнений в кровь, укорениться в сердце. Ты позволила себе забыться всего на миг, но этого оказалось достаточно, чтобы сломить гордого обладателя силы огня, направить мысли и стремления в необходимое русло. Благодаря тебе годы и века ожидания не стали для меня напрасными.

Я отпрянула, точным жестом ударив мужа по руке и тем самым высвободившись. Кровь стучала в висках. Я отступала, уничтоженная словами собеседника, пятилась по веранде, наблюдая, как он делает каждый новый величавый шаг ко мне, пока не упёрлась спиной в заграждение. Непреодолимый страх завладел всем моим естеством, я раскрывала губы, силясь произнести хоть слово, расслышать собственный голос и осознать, что происходящее — явь, а не леденящий кошмар, и не могла. Я была беспомощна, точно в самом беспощадном сне. Локи приблизился ко мне вплотную, и, глядя на него во все глаза, я всё больше видела проступавшие черты лица Гулльвейг и всё меньше — родные знакомые черты. Колдовской зелёный свет его глаз разгорался, выходя за границы век. Внезапно он прильнул ко мне лицом и расхохотался необузданным утробным смехом, потусторонний огонь очей вспыхнул в последний раз, ослепив меня, и я ощутила, что падаю спиной вниз, перелетев через заграждение веранды.

Обезумев от мимолётного ужаса, я не сумела даже закричать. Дыхание перехватило, сердце остановило свой ход. Широко распахнув ресницы, я бессознательным взглядом следила за тем, как уменьшаются его тёмные очертания, тускнеет яркое пятно рыжих волос. Я пропадала. Время вышло, и больше ничего не имело значения. Несколько минут, коротких мгновений, и я разобьюсь. Лишь эта отчаянная мысль и успела озарить моё замершее сознание, когда сильный болезненный рывок выдернул меня из пучины предсмертного безразличия. Локи успел поймать меня за запястье. Грязно выругался, сам едва не перемахнув за край каменной ограды. На бледном лице застыл ужас и в то же время решимость. Внимательные тёмно-карие глаза стали прежними, любимыми. Он что-то кричал, протягивая мне вторую руку. Я не сразу сообразила, чего он хотел.

Втащив меня на веранду, бог обмана не сумел сохранить равновесие, завалился на спину, увлекая меня за собой. Обнял и крепко прижал к груди, в некоем неосознанном порыве стремясь защитить от возможного удара. Несколько бездумных минут мы лежали, не решаясь подняться, он — на остывшем камне, я — на его груди, различая бешеный стук сильного сердца. Ловкий ас тяжело и часто дышал, я дрожала, ощущая, как по щекам текут слёзы, хотя во мне, казалось, не осталось ни единого осознанного чувства. Всё отобрала и высосала нежданная встреча с Гулльвейг. Я чуть не умерла, но не испытывала ничего с этим связанного. Страх улетучился, когда цепкие пальцы мужа сомкнулись на запястье, пробуждая к жизни, возвращая воспоминания. Не знаю, когда он пришёл в себя и понял, как успел. Мысли отказывались выстраиваться в связный ряд.

— Что… что произошло? — наконец, с трудом выдавил Локи, обратив на меня взгляд взволнованных глаз. Он смотрел на меня так, словно опасался уловить на лице признаки безумия, подтвердить подозрения в самоубийстве. Смутившись, я приподнялась на вытянутой руке, села на полу рядом с ним, давая мужу возможность встать на ноги. В собственных ногах я пока не ощущала уверенности. — Как ты оказалась на веранде?

— Ты говорил во сне, — потерев виски ледяными кончиками пальцев, постаралась объясниться я, — и наступал. Я испугалась, выбежала на веранду. А дальше всё, как в тумане… Кажется, ты толкнул меня. Или, быть может, я оступилась. Локи, ты сам помнишь, как оказался на веранде? — я взяла его за протянутые руки, и супруг помог мне подняться, поддержал, когда я покачнулась, и прижал к себе. Я запрокинула голову, взглянула в потерянные глаза и поняла без слов, что он не помнит ровным счётом ничего. Потому что не он говорил со мной этой ночью. Или, во всяком случае, не вполне он. Я не раскрыла супругу правды, не дрогнула даже под пристальным требовательным взглядом.

Что, в конце концов, я могла ему сказать? Что я — любимый собеседник ведьмы Гулльвейг или той необъяснимой силы, что стоит за ней? Что моя глупость, возможно, могла надломить его силу воли, превратить в союзницу ненавистной великанши? Что их плодотворный союз едва не прикончил меня? Нет, Локи не должен был об этом узнать. И если слова колдуньи являлись правдивыми — особенно. Это казалось странным и ироничным, но Гулльвейг ни разу не дала повода усомниться в своей честности и прямоте. Она не боялась и не рассматривала меня, как сколько-нибудь серьёзного противника, и в своём пренебрежении ко мне не скрывала своих замыслов. А теперь и вовсе благодарила меня. Проклятая изгнанная из Асгарда гримтурсенка благодарила меня! О милостивый Один, частью чьей роковой игры я вынуждена была стать?!

Тогда я ещё не знала, как высока бывает цена единственной ошибки. И за своё неведение мне предстояло расплатиться всем, что я имела и ценила. Месяцы складывались в годы, а годы — в десятилетия. Мир менялся быстрее и безжалостнее с того самого дня, как Гулльвейг во второй раз вошла в Асгард. Величественные верховные боги оставались молоды и сильны, однако счастье и беспечность покидали их с каждым днём, а в сердцах селилась тоска, чтобы затем обратиться в зависть и злобу. Всё реже могущественнейшие из асов вмешивались в жизнь простых людей, судьба которых им стала равнодушна. Всё чаще вспыхивали в прекрасных землях Мидгарда кровопролитные войны, множились и распространялись смертельные болезни, наступал голод. Земля стала мокрой и холодной от слёз. А боги этого хрупкого мира пировали в Вальхалле, судорожно цепляясь за последние уходящие дни былой безмятежности.

Да, мир менялся. Красивые и юные обликом, верховные боги зачерствели сердцем, окаменели душой. С течением времени их охватило безразличие, пресыщенность всем на свете, самой жизнью, которую они доживали лишь из страха перед смертью и тёмным мрачным миром, где многие столетия правила Хель. Светлый Бальдр, любимец богов и людей, опечалился и ослабел, истерзанный и истощённый зловещими предчувствиями и дурными сновидениями. Ах, мой вечно молодой цветущий отец, олицетворение жизни, света и тепла, он первым ощутил приближение своей погибели. Было ли тому причиной ужасающее проклятие Локи, рождённое гневом и отчаянием, или легковерность и впечатлительность самого бога весны, или, быть может, судьба нашего мира, прогнившего и опороченного, — ничто не способно было изменить исход.

Радость и лёгкость покинули асов, и город погрузился в задумчивое безмолвие. Не гремели пиры в сияющих чертогах богов, не звучали больше песни и весёлый смех, даже птицы позабыли свои мелодичные трели, точно оплакивая предначертанную кончину самого светлого и любимого из асов. Однако зловещие предчувствия вызвали тревогу не только в сердце Бальдра. Никто из асов и асинь не находил покоя. Нанна ходила потерянная и бледная, ни на миг не отступая от любимого супруга. Фригг казалась мрачнее ночи, не улыбалась и не говорила. Да и моё счастье омрачилось печалью отца, которого я часто навещала, несмотря на неприкрытое недовольство и раздражение Локи.