Дядя самых честных правил 6
Шрифт:
— Благодарю за ужин, — я встал и кивнул ему. — С вашего разрешения, я отправлюсь на покой. Доброй ночи, сударь.
Фон Катте скривил губы, но возражать не стал.
Ненавижу спать в верхней одежде. Но на ночь кандалы никто снять и не подумал, и я вынужден был лечь прямо в камзоле. К тому же цепь на браслетах звякала от каждого движения, а за стенкой храпели на два голоса подручные цверга.
Скажем честно, мне такое звуковое сопровождение было на руку. Почти всю ночь я провёл в борьбе с кандалами. Вытащил needle wand и Знаками пытался разрушить наложенную на них волшбу. Не чувствуя пальцев, почти
Между подходами к Знакам, я попробовал звать Божедомский вертеп. И не добился даже слабого отклика — волшебные «ручки» не появились. То ли «не слышали» из-за действий магодава, то ли для их призыва нужно было участие Анубиса.
Под утро я всё-таки задремал на час. А когда проснулся, ощутил во всём теле жар. Будто у меня началась лихорадка и повысилась температура. Только встав и умывшись, я сообразил — это не простуда и не болезнь вовсе. А гораздо, гораздо хуже!
Магодав запер внутри меня Талант, не позволяя даже капле силы просочиться наружу. А вот входящий поток не блокировал. Сжатый, почти раздавленный, Анубис впитывал эфир снаружи, а вот выпустить обратно уже не мог. И с каждым таким «вдохом» давление эфира росло всё больше и больше. Как там сказал фон Катте? Пфф — и всё, даже тела нет? И «сдавливать» не надо, я сам взорвусь от распирающего эфира.
Что-то подсказывало, что чёртов магодав не собирается отвозить меня ни в какой острог. Или я сам окочурюсь от перенапряжения, или он меня хлопнет, списав на попытку побега. Думай, Костя, думай! Надо срочно выкручиваться из этой ловушки!
Нижний Новгород, Козьмодемьянск, Казань. Мы двигались по Осьмой государевой дороге, или Сибирскому тракту, если угодно. Днём я впадал в оцепенение, борясь с жаром внутри. Анубис не отзывался и только скулил. Фон Катте наблюдал за моими потугами с высокомерным интересом. Так палач смотрит на дёргающегося в петле висельника и делает ставки, сколько тот ещё продержится. Я отвечал ему беззвучным «не дождёшься, сволочь» и не спал ночами.
Справиться с кандалами я так и не смог. Вместо этого нашёл способ сбрасывать «давление». Зажимая needle wand в пальцах, я обнаружил, что через него тонкой струйкой стекает эфир. Моя крохотная «волшебная палочка» сработала как предохранительный клапан, выпуская излишек силы. Так что, оставаясь один, я каждый вечер стравливал эфир, добавляя себе отсрочку до развязки.
От Казани Сибирский тракт уходил на северо-восток. Арск, Карадуван, Кильмезь, Сюмси, Дебёсы, Пыхта. В памяти отложились только названия и дурная дорога.
На очередную ночёвку мы остановились на пустой почтовой станции. Кроме нас там не было ни единого проезжающего. А станционный смотритель к нашему приезду уже был в стельку пьян. Увидев мундир фон Катте, он долго кланялся, сказал, что вся почтовая станция в нашем распоряжении, а затем смылся в сторону ближайшей деревни.
Домик был маленький, так что внутри остались ночевать только я и фон Катте, а его подручные и Васька разместились на улице у костра. Оставаться наедине с цвергом не сильно хотелось, но моего мнения никто не спрашивал.
Нам принесли ужин — разваренную кашу с мясом. По запаху даже за пять шагов было понятно, что она подгорела. Фон Катте понюхал её и с
брезгливым выражением потыкал ложкой.— Подобную дрянь я ел фо время службы ф армии. Проглотить можно только с чем-нибудь крепким.
Он полез в сумку и вытащил бутылку из тёмного стекла. Налил себе в кружку, посмотрел на меня неприязненным взглядом, но всё-таки решил не пить в одиночестве и плеснул мне тоже. Даже врагу он не мог позволить есть такую кашу на сухую.
— Фаше здорофье.
Он выпил залпом и принялся уминать из тарелки. Затем снова налил себе и снова выпил. Где-то через полчаса, когда тарелки опустели, а заодно и бутылка, фон Катте захотелось поговорить.
— Нанафижу походную жизнь, — кривился он, доставая вторую бутылку. — Мой Талант не подходит для фойны, но фсё равно каждый прусский дворянин объязан служить. А Фридрих, мир его праху, обожал устраифать учения. Сколько дней я профёл в его палатке, слушая, как он ругает сфоих генералоф.
— Вы хорошо его знали?
— Знал? — он хрипло рассмеялся. — Я был его доверенным лицом, Урусофф. Его отец чуть не казнил меня, когда я помог Фридриху сбежать из-под надзора.
Фон Каттен помрачнел и в упор уставился на меня пьяными и злыми глазами.
— А фы убили моего короля и друга, Урусофф.
Мы встретились с ним взглядами и несколько секунд глядели друг на друга в молчании. Да, у него была личная причина, я не ошибся. Фон Катте специально приехал в Россию, чтобы отомстить за любимого Фридриха. Легко стакнулся с Петром и получил указ о моём аресте. Только зачем он тянет? Хочет продлить удовольствие от мести, унизив меня и таская в кандалах?
— Мне достафит огромное удофольстфие посмотреть, как фы умрёте, Урусофф.
Он отбил пальцами на столе военный марш, вглядываясь мне в лицо. Ждал, что я испугаюсь, начну молить о пощаде? Не дождётся! Он зря принял мою сдачу за слабость. Если бы не угроза моим домашним, я бы ещё посмотрел, чья взяла.
— Застрелите меня? Заколете шпагой? Или вам претит убивать безоружного? Может, прикажете вашим людям изрубить меня на куски?
— Не-е-ет! — фон Катте поднял руку и покачал передо мной указательным пальцем. — Фы сгорите ф огне своего Таланта, mein lieber. Я сожму фас крепко-крепко, как mutter своих kinder, и буду смотреть, как фы сделать пффф!
— Так в чём же дело? Зачем этот спектакль со ссылкой? Сжали бы сразу, в имении.
Он прищурился и хмыкнул.
— Нельзя, Урусофф. Фы должны тихо исчезнуть, чтобы никто не знал. Император не хочет пачкать своё имя фашей смертью. Кто-то из его сфиты просил за фас, Урусофф, чтобы фас отпрафили ф ссылка. И он фыполнил эту просьбу, но шепнул мне, что фы не должны доехать.
Фон Катте наклонился через стол и доверительно, будто другу, сказал:
— А ещё, когда я буду фас дафить, будет очень большой пффф! Дафить, Урусофф, надо ф тихий место, где никого нет. Большой пффф! Жаль, что фы не уфидеть свой пффф.
Его лицо, покрасневшее от выпитого, было в вершке от меня. Цверг брызгал слюной, из его рта воняло чесноком и горелой кашей, а в глазах стояло презрение. Он считал меня уже покойником и смаковал подробности моей смерти.
— А вы знаете, фон Катте, какой у меня Талант?
— Мне фсё рафно, Урусофф, дафить можно любой. Хотя, — он икнул и потряс головой, — попробуйте меня удифить.
Улыбнувшись, я положил ладони на стол и вытянул руки.
— Некромант, фон Катте. Я — некромант. Если для вас чужая смерть это развлечение, то у меня это работа.