Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

С другой стороны, если совет дельный, не пропускать же мимо ушей.

По Дьяволу выходило, что каждый человек сам в себе дьявол, но при этом, не обладая полнотой таких же полномочий и возможностей, заслуживает того, чтобы его били головой об стену. В глазах Дьявола это выглядело так: он прописывает на своей территории бедного родственника, а тот садится на шею и начинает не совсем умной головой прописывать свои уставы, а ведь нет у человека ничего своего – ни имущества, ни тела, одно сознание с ограниченным «я», которое давалось ему как дар божий. Вот и приходится указывать ему на его место и ставить над ним пастуха, чтобы не слишком распоясался.

А жалоблив был – еще поискать!

– Ой, Маня, как мы по дорогам неухоженным да разбитым? Голодные, железом обремененные, ветром гнет, с корнем рвет! – бывало, сетовал он, смахивая слезу и хлюпая носом. – Кто мы такие, чтобы Благодетелей пугать? – и чудится ей, будто он ее передразнивает, и так противно на саму себя станет, за слабость, за малодушие, за уязвимость – и непонятно откуда силы берутся, чтобы встать и дальше идти.

Противиться Дьяволу для нее стало привычным делом, тем более, при любом удобном случае он не упускал возможность напомнить:

– Я бы в раз доставил к Помазаннице, если бы корчила тебя мысль подол ее облобызать. Только вижу, в помыслах у тебя в глазик плюнуть. Как не было смирения и покорности, так и нет, ведь жизни учить собираешься, а не голову склонить, – корил он ее. – Так что, это твоя дорога! Вот и терпи!

Иногда Манька думала, что именно за этим идет, но Дьявол на хитрость не ловился.

– Проехаться на мне собралась? Меня, Бога Нечисти – использовать перевозочным транспортом? Да что ты о себе возомнила? – и до того осерчает, что схватит трость свою из красного дерева и начнет ее гонять по поляне и дубасить, так что Манька едва успевает от ударов увертываться и посохом отбиваться. Больно, но не настолько, чтобы боятся его. – Ах ты, мерзавка бесхребетная, ах ты, поганка мухоморная! – и под ее хохот бьет, пока семь потов не вышибет. А после прослезится в умилении, вспоминая белы рученьки Помазанницы, открывая коварный замысел:

– Хочу я, Маня, чтобы к встрече вашей ни сил, ни плоти у тебя от железа не осталось, а раньше тебя во дворец никто не пустит, не мечтай – это железное правило.

Наконец, Манька поняла: ничего из того, о чем Дьявол говорил, он просто не мог сделать. Или не хотел, что одно и то же. Она видела, возможностей у него было много, он частенько доказывал, как легко управляется с природой, с нечистью, но переиначить свою нечисть, сделать другой, доброй – это было выше его сил. Никто из людей ему не молился, никто не вспоминал, ни одной нечисти не приходило в голову за свои «подвиги» винить Дьявола. А ему оставалось только эти «подвиги» приписывать себе.

В общем, Дьявол оказался не подарком. Но в редких случаях от него все же была польза: иногда он забегал вперед, разведывая обстановку, и чаще врал, но порой разными намеками говорил правду, что, мол, Маня, стучится в твою дверь неожиданность. И тут она ухо навострит, глазами по сторонам зыркнет. А неожиданности случались разные. Много в царстве-государстве оказалось невиданных, удивительных, загадочных чудес, и много хороших, но чаще плохих. Но ничего другого она не ждала – не в сказке жила.

Первое время, как и в предыдущий год, Манька ходила от дома к дому, от селения к селению. Долгие переходы стали для нее сущим адом. Видя ее беззубый рот и незаживающие язвы, люди отворачивались, брезгливо тыкали пальцем. Боялись подцепить заразу. И как только она оказывалась в стороне от костра, страх проникал во все внутренности. Чудилось ей, как подбираются к ней звери, как течет из пасти слюна, и даже люди поблизости, на которых смотрела с завистью и обидой, не придавали смелости. Она часто думала, как бы отнеслись к ней, если бы Благодетельница не настраивала их против нее, были бы такими же злыми? Ведь была ничем не хуже остальных, и помогала чем могла. Однажды в деревне сгорел дом, хозяева едва успели выскочить на улицу, так она первая подала рубаху. И совсем бы потеряла веру в людей, но, редко, правда, иной мог пожалеть и поделиться куском хлеба, который она тут же съедала, откладывая железный каравай на потом. Только это помогало ей сохранять надежду, что все может измениться в одночасье, и что те, которые гонят ее сегодня, однажды повернутся лицом, и она будет среди них как они, счастливая, желанная, обеспеченная, удачливая.

На теле от железа не осталось живого места, оно гнило, как будто она уже умерла, и давно запросила бы смерти, но однажды вдруг заметила, что от каравая убыло, посох стал короче, а башмаки потеряли прежний вид.

Значит, можно от него избавиться!

С того дня она перестала себя жалеть, но нет-нет, пока Дьявола не было рядом, горько плакала, рассматривая раны и прикладывая к язвам лекарства.

Лекарства против заговоренного железа оказались бессильны. Стоило подлечить рану, как железо тут же становилось таким железным, будто булатное, и на следующий день язвило еще глубже. К слову сказать, была у таких язв одна особенность: гноились, чернели, грубели и будто сами становились железными, но редко поражались инфекцией. А когда становилось совсем невмоготу, Дьявол пристраивался рядом и призывал ее образумиться, намекая на праведность Благодетельницы, которая тайным голосом умеет заставить человека исполнять свою волю даже здесь, в лесу, а после, когда Манька в очередной раз объясняла ему, что жизни с железом нет и не будет, что железо само по себе, рассказывал ей удивительные истории из жизни разных людей, которые находились поблизости. И поначалу она верила, подходила, приставала с расспросами, но потом, когда оказывалось, что Дьявол снова наврал от первого до последнего слова, в очередной раз злилась и клялась себе, никогда Дьявола не слушать.

А убеждать Дьявол умел – просто кладезь мудрости и обаяния. Говорит так, будто по сердцу пишет, елей сочится в каждом слове. Да только пообещает: впереди масло масляное – черная полоса началась, напугает до смерти – а на деле удача впереди нее побежала.

Наверное, доброе в Дьяволе было только то, что, когда она угождала в неприятность, он поучал ее: «Вот, Маня беда не пришла бы…» – и дальше следовали примеры размышлений, которые она должна была перебрать в уме.

Да откуда ж столько умных мыслей взять! Будь у нее хоть половина, умнее человека не сыскалось бы.

Но однажды история, рассказанная им на привале, нашла свое подтверждение прямо на ее глазах, как раз, когда человек заявил, что в жизни с ним ничего подобного не происходило.

А было это так:

В телеге человека один пассажир просыпал лечебные порошки, и после дождя товар пропитался им. И вот, когда покупатели использовали товар по назначению, оказалось, что порошок тот стал сильно действующим средством, и многие целыми семьями лечились от всех хворей прямо на глазах изумленных свидетелей. И так обрадовались, что решили пренепременно сказать ему спасибо, ибо среди покупателей были Большие Люди, которые вознамерились вознаградить его обеспеченной жизнью до конца его дней.

Ни сам человек, ни слушатели Маньке не поверили. Наоборот, ее обвинили, будто придумала историю, чтобы втереться в доверие, и вечером ей снова пришлось разводить свой костер, чтобы согреться и приготовить еду. А когда укладывались спать, вдруг нагрянули Чрезвычайные Стражи.

Они-то и объяснили человеку, что товар его имел некоторые особенности, и многие жители селения, в котором он продал товар, приглашают его на похороны своих родственников. И светило ему полное казенное обеспечение до конца его жизни, если не сможет доказать, что убийство людей было не предумышленным.

Товар конфисковали, человека забрали.

Сразу же после отъезда Стражей ее обвинили во всех грехах и оставили одну посреди леса, чтобы еще кому-нибудь чего-нибудь не ляпнула. И благо, что в обозе не нашлось Святого Отца, чтобы через утопление или сжигание в костре инициировать у нее поиск экстрасенсорных способностей, которых она отродясь не имела.

С того времени каждое повествование Манька слушала с осторожностью: не досаждала людям, сначала пытаясь определить: повествование на белое, или на черное – и с удивлением понимала, что язык у Дьявола обоюдоострый: хоть как поверни, а нипочем не угадаешь, то ли он шутит, то ли угрожает.