Дьявол сказал "бах"
Шрифт:
Я не знаю, Самаэль поместил их сюда или отель, но шкаф в спальне полон костюмов, дорогих рубашек и обуви. Я бросаю на кровать свою изодранную рубашку и выбираю фиолетовую, настолько тёмную, что почти чёрную. Самаэль носил подобные рубашки, потому что их цвет скрывал сочащуюся из старой раны кровь. Греки и римляне считали его цветом величия, и конечно это не льстило тщеславию Самаэля. Нет. Ни капельки.
Кто-то стучит в дедушкины часы. Травен ставит тарелку на стол. Он выглядит так, будто ждёт, что из часов явятся семь последних бедствий.
Входят три человека. Троица. Молись за нас, грешных, сейчас и в час нашей скуки. Здесь
Разочарование на их лицах впечатляет. Самаэль — красавчик Рудольф Валентино [159] . При виде моей покрытой шрамами рожи им кажется, что они ошиблись номером. Возможно, прошли не через те волшебные часы.
— Привет, — говорит Аманда, — Мы здесь, чтобы встретиться с нашим хозяином, Люцифером.
— Ты на него смотришь, Бренда Старр [160] .
— Я видела тебя раньше. Ты его телохранитель.
Я откусываю кусочек рёбрышка и слизываю с пальцев соус барбекю.
159
Рудольф Валентино (1895–1926) — американский киноактёр итальянского происхождения, секс-символ эпохи немого кино.
160
Героиня одноимённого фильма. Молодой талантливый художник создаёт комикс о красивой девушке Бренде Старр для одного из журналов. Бренда оживает в комиксе и видит, насколько она недооценена своим создателем. Поэтому она решает уйти из комикса в настоящую жизнь.
— Ты полагаешь, у Люцифера есть доступ только к одному телу? Посмотри мне в глаза. Разве ты не чувствуешь мою силу, славу и всё то прочее дерьмо, от которого кончает твоя тусовка?
— Ты знаешь, с кем разговариваешь? Следи за языком, — произносят бакенбарды. У него ярко выраженный британский акцент. Из тех, которые говорят: «Я за всю свою жизнь ни разу не открывал сам себе дверь».
— Какое мне дело до того, кто она, раз она не знает, кто я? Тот факт, что я здесь со множеством вкусных закусок ни о чём вам не говорит?
— Говорит, — отвечают бакенбарды. — Что ты достаточно умный самозванец, чтобы одурачить отель. Но тебе не одурачить нас.
— Что он здесь делает? — пищит красавчик.
Он указывает на Травена.
— От него так и разит Богом.
— Он мой коллега. Если это проблема, вы все можете спуститься головой вперёд по шахте лифта.
— Вот и доказательство, да, Аманда?
Она кивает.
— Грубая угроза недостойна нашего повелителя. Мы уходим.
Они направляются к двери, когда Травен спрашивает:
— На ком из них меньше всего греха?.
Все трое останавливаются и оборачиваются, словно сомнения в их преданности греху — это оскорбление.
Я оглядываю их.
— Малыш.
Травен подходит к нему и кладёт руку на плечо парня.
— Как тебя зовут, сынок?
Парень
отшатывается от него.— Люк.
— Ты хочешь попасть в Ад, Люк?
Люк в поисках помощи смотрит на остальных. Бакенбарды делает пару шагов в их сторону, но останавливается, когда брошенный мной ему под ноги нож с металлическим «памм» вонзается в кафельный пол.
— Ты хочешь попасть в Ад? — спрашивает Травен.
Люк засовывает руки в карманы пиджака. Выпрямляется, стараясь выглядеть вызывающе.
— Чтобы вечно быть с Лордом Люцифером? Да. Конечно.
— Я прямо сейчас могу помочь тебе с этим.
Травен так сильно толкает Люка к стене, что его голова отскакивает от мрамора. Когда парень открывает рот, чтобы закричать, Травен не даёт тому закрыться и наклоняется, словно собирается поцеловать его. Люк пятится назад, но отступать некуда. Изо рта Травена в рот Люка перетекает чёрный туман. Лёгкий ветерок с пылью. Влажный маслянистый поток жидкости. Жужжащие твари, похожие на микроскопических ос. Пахнет палёными перьями и прогорклым луком. Лицо парня темнеет от греха, пока не становится чёрным, как у Манимала Майка. Когда Травен делает шаг назад, Люк падает на пол, кашляя и пуская слюни на свои дизайнерские лацканы. Аманда и Бакенбарды бросаются к нему.
Травен смотрит на Люка сверху вниз и говорит: «Ты думал, проклятие будет лёгким?».
— Что ты сделал с моим сыном? — кричит Аманда.
— Проклял его на веки вечные. Не так ли, Люцифер?
— Находящийся здесь отец поставил ему клизму из чёрной кармы. Люк нафарширован грехом больше, чем вся НБА.
Я опускаюсь на колени и приподнимаю веки Люка, чтобы взглянуть на его зрачки. Они размером с остриё булавки. Едва различимы.
— Вы понимаете, что в Даунтауне существуют традиции и процедуры? Полагаю, что для настолько раздутого от греха, я мало что могу для него сделать. В конечном итоге он окажется в шлюпке на огненной реке. Или в Пещере Презренных, с острыми как бритва кристаллами и плотоядными пауками. Как полагаете, Мамочка, что он предпочёл бы?
Бакенбарды смотрят на парня. Достает серебряную монету и кладут на язык парня. По её аверсу расползается чёрное пятно. За считанные секунды она приобретает вид столетней. Он глядит на Аманду.
— Он говорит правду. Я никогда прежде не видел столько греха в одном теле.
Он поворачивается ко мне и склоняет голову.
— Простите нас, Люцифер. Ваш внешний вид сделал нас слепыми, и мы не смогли разглядеть настоящего вас.
— У вас будет уйма времени полировать носом мне задницу в Даунтауне. Сейчас же я хочу получить ответы на свои вопросы.
— А мой сын? — спрашивает Аманда.
— Ответьте на мои вопросы, и я посмотрю, что смогу сделать для Маленького Лорда Долбоёба.
— Хвала вам, милорд.
— Он хочет, чтобы к нему обращались только как к Люциферу, — говорит Бакенбардам Аманда.
— Простите меня.
Люк открывает глаза и пытается оттолкнуть Аманду, но он слишком слаб. Она с Бакенбардами помогают ему добраться до дивана и оставляют его обмякшим, словно медуза, в кресле-качалке.
— Вы спрашивали о Голубых Небесах, — говорят Бакенбарды.
Он достаёт из внутреннего кармана пиджака клочок бумаги.
— У этого места много названий, но настоящее переводится приблизительно как «Дневной». Оно не существует в каком-либо определённом месте. Оно существует во времени. Говорят, что в 1582 году, когда папа Григорий перешёл со старого юлианского на христианский календарь, были потеряны пятнадцать дней. Эти пятнадцать дней, существующие вне нашего пространства и времени, и являются тем самым Дневным. Голубыми Небесами.
— И как туда попасть?