Дьявол соленых песков

— Ну, что ты захандрила? Скучаешь целыми днями. Где-то глубоко в себе спряталась. Он хоть хороший человек?

— Мама! — протяжно застонала Лана, не открывая глаз. Ничего от нее не скрыть. Она знала свою дочь как облупленную. Еще бы! Никогда никаких секретов между ними не было, даже в трудный переходный возраст дочери-подростка.

А мысли снова вернулись в теплые южные края, на темный морской берег, с шипящими пенными волнами, ласково набегавшими к ногам под сиянием совершенно невероятного яркого звездного неба.

— Таких, как он, я еще никогда не встречала.

— Красивый?

— Да. Но это ведь не главное?

— А ты как считаешь? — на губах мамы играла улыбка, но Лана этого не видела — перед ее мысленным взором был лишь образ Дамиана.

— В нем это не главное. Герман тоже не дурен собой, но на деле… Мерзость.

— А он?

— А он… я даже не знаю, как это можно выразить словами. С ним легко и спокойно. Знаешь, словно я за такой крепкой стеной, за которой не страшно. Как в детстве с папой. С ним можно быть… настоящей, понимаешь? Не притворяться сильной, не думать, что дальше…

— Но… — подсказала мама, когда Лана затихла.

— Но он слишком далеко. И мы слишком разные. Наша жизнь слишком разная.

— А может ты путаешь настоящие чувства с простой симпатией к мужчине? На фоне Германа многие будут казаться…

— Он не «кажется», он такой и есть. Скажешь, я напридумывала все это себе и теперь лелею мечту?

— Отчего же. Не надо равнять всех на Германа, люди разные. Если один человек оказался мерзавцем, это еще не значит, что и другой такой же. Поэтому я вполне верю, что ты повстречала достойного человека.

— Мама, я обнадежила его… обнадежила нас обоих. А потом просто убежала. Испугалась. Побоялась даже дать объясниться. — В тихом голосе звучала неприкрытая боль и саморазочарование. — А он приехал в аэропорт. И остановил Германа. До сих пор не могу забыть разочарование в его глазах.

— А ты уверена, что увидела разочарование?

Лана задумалась. Она помнила все краски эмоций в его глазах, от презрительно-холодных до обжигающе-завораживающих. А еще помнила, как на долю мгновения в них отразилась горечь. Но никак не злость, скорее обреченность принятия обстоятельств.

— Не знаю, мам. Да и какая сейчас уже разница. Простой курортный роман…

— Не узнаю тебя, дочь, — мама мягко потрепала ее по голове, — и это ты, которая трудности всегда воспринимает как вызов? Которая ненавидит недосказанности и до последнего бьется за истину? Напомни мне, сколько раз ты объяснялась с Германом уже после расставания? А как вы с Таткой родителей Виолы знакомила с Максом? Не ты ли упорно пыталась доказать этим статусным людям, что лучше этого парня-работяги их дочери не сыскать мужа? Ты ради счастья подруги шла напролом. И для Татки ведь при необходимости то же самое повторишь.

— И повторю. — Улыбнулась Лана, вспомнив, как продумывала уже план побега Виолки, пока ее родители окончательно не сдались со словами: «Бог с тобой. Только потом не жалуйся — мы предупреждали». А сейчас любимый зять впрягся в их бизнес, приумножив семейный капитал, расширив сферу деятельности и уверенно заявив о семейном подряде в деловых кругах. — Только она нам такой возможности никак не предоставляет.

— А здесь испугалась, — улыбнулась мама чувствам дочери. — Перед мужчиной спасовала. Простой курортный роман, говоришь? Мне кажется, ты себя ой как обманываешь.

— Ничего хорошего из этого не вышло бы, — сдавленно прошептала Лана, устало потирая осунувшееся лицо. Звучало не убедительно. — Что бы нас ждало? Несколько дней легких отношений, а потом расставание. И горькие воспоминания. Останься я еще на пару дней, мне было бы намного тяжелее.

Лана резко села, словно встрепенувшись от тревожного сна, и уже в который раз спрятала лицо в ладонях, не желая показывать свои эмоции. Ничего не помогало. Ни переезд к родителям, ни работа — не заглушались никак чувства пустоты и одиночества. Казалось, будто черная дыра засасывала и спастись уже не было сил. Даже самовнушением нельзя было назвать все переживания, так как внушала себе Лана как раз иное: «Забыть. Не вспоминать».

— Я хочу его забыть, мам. Но не получается, — Всхлипнула Лана, пытаясь сдержать слезы. — Не могу никак. Он где-то слишком глубоко, и от этого так… больно что ли. Запрещаю себе думать о нем — и никак. Странно, правда? О Германе и не вспоминаю даже. А ЕГО не могу. Словно он уже часть меня.

Лана поднялась со своего места, обняла маму и поцеловала в щеку.

— Совсем я тебя загрузила, да?

— Не выдумывай. Ты выговорилась, а я хотя бы узнала, что же тебя так тревожит. Помочь тебе, увы, только ничем не смогу. Остается надеяться только на Татку с ее неугомонностью. Я даже и возражать не стану, если она сумеет тебя вытащить куда-нибудь развеяться.

— Она уже свозила меня развеяться, — не смогла не съязвить Лана, но хоть улыбнулась искренне.

— Клин клином вышибают, — развела руками мама.

— Этот клин тяжело вышибить. Не обижайся, мам, но я в ближайшее время съеду от вас. Не ищи никакой причины, дело не в вас с папой, а во мне. Сниму квартиру в доме с хорошей охраной, мне теперь это по карману. На работу Герман ко мне не сунется, не совсем дурак. А прятаться от него, словно жертва, я не хочу больше. Не дождется.

— Уверена? — Понимая, что переубедить дочь не удастся, мама лишь расстроенно покачала головой, давая понять, что приняла ее решение, хоть и не одобрила.

— Нет. Но я знаю, так будет лучше.

Говорят, нужно выговориться, чтобы стало легче. Не стало. Может оттого, что о самом главном Лана предпочла умолчать — о том, что это любовь?

Глава 25

Поначалу долгое отсутствие новостей от Германа настораживало. Как-то не очень на него похоже. Но жизнь в постоянном напряжении уже вошла в плохую привычку. Лана перестала вздрагивать от каждого шороха за дверью, перестала бояться любой тени. Вся ее осторожность была доведена уже до автоматизма. Гребаного автоматизма, когда разум уже просто не осознавал опасности, сведя ее к незначительному внешнему раздражителю, приносящему лишь крайнее неудобство, но с которой все же необходимо было считаться. Когда чувство тревоги сменялось лишь пугающей апатией, потому что внутри что-то надломилось и потерялась какая-то важная часть себя, без которой, как оказалось, жизнь стала пресной и скучной.

Пустота внутри ничем не заполнялась. Хоть и с огромным трудом, но Лана заставила себя забыть волнующий образ и даже имя своего искусителя. Переболеть и забыть — так лучше. И пусть было нелегко и больно, но она смогла уверить себя в том, что все получилось.

Жизнь вернулась в прежнее русло. Только вот чего-то не хватало.

***

— Лана Георгиевна, — секретарь оторвалась от заполнения бумаг и повернулась к вошедшей шатенке, улыбнувшись в знак приветствия, — вас Рассказов к себе вызывал. Просил сразу же передать, как вы появитесь.