Дьявол в музыке

– Не хотите ли испытать его? – спросила маркеза.

– Если смогу. – Он откинул фалды фрака, сел за инструмент и пробежал пальцами по клавишам. Богатый, прекрасный тон наполнил комнаты. Он начал блистательное «Приглашение к танцу» Вебера.

Маркеза слушала с растущим удивлением и удовольствием. Когда он закончил, она улыбнулась:

– Я вижу, мне многое предстоит о вас узнать. Я ожидала, что такой цивилизованный человек разбирается в музыке. Но вы показали себя настоящим виртуозом.

– Вы преувеличиваете, маркеза.

– Кто это играл? – раздался голос от дверей.

Джулиан и маркеза оглянулись. Там стоял маэстро Донати, опиравшийся на руку Себастьяно. Его незрячие глаза не отрывались от источника музыки.

Кестрель встал.

– Это я, маэстро… Джулиан Кестрель.

Донати был удивлён.

– У вас чувствительные прикосновения, синьор Кестрель. Я с удовольствием вас слушал, – он заколебался. – Простите, но мне кажется, что в вашей стране мужчины нечасто играют на пианино.

– Это так, - легко согласился Джулиан. – У меня необычное образование. – Он отошёл от инструмента. – Я бы предпочёл послушать вас, маэстро. Не будете ли вы добры сыграть – быть может, одно из ваших сочинений?

Донати нахмурился, будто ему пришла какая-то тревожная мысль, но вежливо поклонился и жестом велел Себастьяно подвести его к пианино. Маэстро сыграл арию из «Возвращения Улисса», оперы, которую написал давным-давно. Джулиан подумал, что сдержанное, но не требующее усилий мастерство Донати легко затмевало поверхностные способности самого Кестреля.

Появились другие гости и прозвенел колокольчик к ужину. Маркеза подала руку Донати, избавив себя от необходимости выбирать между Джулианом и де ла Марком. На ужин были, как французские лакомства, такие как фуагра и курица в соусе «Бешамель», так и телятина по-милански и вездесущий рис с шафраном. После угощения все вышли из-за стола – в отличие от английских леди, миланские дамы не оставляли своих мужчин пить портвейн. Стулья вынесли на террасу, выставили вокруг пруда с лилиями и вдоль балюстрады. Одни наслаждались кофе, другие – ликёром, третьи прогуливались в саду. Когда спустились сумерки, на террасе зажгли фонари, чей тёплый свет составлял резкий контраст с прохладной, сумеречной голубизной озера и холмов.

Джулиан опёрся на балюстраду, гадая мог ли убийца Лодовико прибыть на лодке. Если так, вряд ли он остановился у пристани. Ночью здесь легко заблудиться, а зажжённые фонари были лишь отдельными маяками и сине-чёрном мраке. Нет, убийца бы оставил лодку прямо на гальке и вскарабкался бы к саду. Маркеза говорила, что по насыпи можно взобраться. Джулиан решил проверить, есть ли рядом с беседкой место для подъёма, пока вокруг ещё достаточно светло.

Он направился вниз по вымощенной плитками порожке, что вела на юг от террасы вдоль берега. Буро-зелёный сад по правую руку быстро тонул в подступающем мраке. Слева было озеро, частично скрытое рядами платанов. Джулиан оставил позади два величественных дерева и посмотрел с насыпи вниз. У неё подножья виднелась полоса гальки, прерываемая острыми камнями и кустарниками.

Он прошёл вдоль края насыпи, рискованно изгибаясь, чтобы осмотреть стену. Ему удалось найти несколько мест, где стена осыпалась, а кое-где не хватало целых камней. Обнаружилась даже купа кустов, где можно было спрятать лодку.

Очень хорошо – убийца мог попасть внутрь или сбежать на лодке. Но вероятно ли это? Даже если принять, что четыре или пять лет назад насыпь уже была так повреждена, прибытие в лодке было умозрительным предположением. А противостояли ему весомые отпечатки копыт и навоз на дороге за воротами сада. Не было ли гораздо вероятнее, что убийца прибыл на лошади?

Джулиан зашёл так далеко, что решил заодно осмотреть в беседку. Прибрежная дорожка вывела его к маленькому мавританскому павильону. В каждой второй из восьми стен был вход и шторы, что можно опустить. Три стороны выходили на маленький, засыпанный гравием дворик, четвёртая вела на балкон с белыми перилами, нависавший над озером. В остальных гранях были устроены узкие стрельчатые окна.

Джулиан вошёл через ближайший вход. В гаснущем свете он разглядел бледно-серые стены и пол, выложенный чёрно-белыми мраморными плитками. Окна и двери окружала мавританская лепнина. Единственной мебелью здесь служили две мраморные скамьи.

Это место ничего ему не сказало. Оно было красивым, безмятежным, немного дурацким – будто игрушка из арабского дворца. Ненависть, предательство, насилие казались чуждыми этому павильону.

Он вышел на балкон. Вокруг простирались таинственные и вечно беспокойные воды и возвышались холмы. На дальнем берегу мерцало несколько огней – быть может, там вилла, где жили Франческа и Валериано.

Где-то вдалеке зазвонил колокол. С этой стороны озера отозвался другой, и вскоре от берега к берегу разносился прекрасный хаотичный хор. Джулиан знал, что крестьяне округи отложили свои дела или развлечения, чтобы предаться вечерней молитве. Он помолился и сам, прося о наставлении. Хотя слушает ли Бог молитвы тех, кто обращается к нему лишь в нужде?

Колокола затихли, и в воздухе остался одинокий звон.

– Си-бемоль, - прокомментировал задумчивый голос.

Джулиан повернулся. Гастон де ла Марк лежал на одной из мраморных скамей внутри беседки.

– Надеюсь, я не мешаю вам? – спросил он на безупречном английском, который всегда удивляет, когда слышишь его от француза до мозга костей.

– Совсем наоборот, - Джулиан сошёл с балкона и сел напротив. – Я надеялся поговорить с вами.

– Как удобно. Возможно, вы воззвали ко мне каким-то волшебством, а я ответил.

– И, возможно, вы последователи за мной, чтобы посмотреть, чем я занимаюсь.

– Это было бы обыденно, - пожал плечами де ла Марк, - но возможно. Так о чём вы хотели поговорить?

– Я хочу спросить вас, где вы были в марте 1821 года.

Глаза де ла Марка расширились от интереса, любопытства и капли волнения.

– Я был в Пьемонте – в Турине, если быть точным. Я хорошо это помню, потому что тогда там происходила самая скучная и неуместная революция.

– Как долго вы там пробыли?

– Я припоминаю, что приехал на Карнавал, а значит в декабре и оставался там до конца марта или начала апреля – не могу вспомнить точно.

– Могу я спросить, почему вы оставались в Турине всё время, пока шла революция, если считали её самой скучной и неуместной?

Взгляд де ла Марка затуманили воспоминания.

– У меня была особая причина оставаться, но я уже не припомню, кто это была.

– Вы можете вспомнить что-нибудь о ней?

– Друг мой, можете ли вы вспомнить каждую женщину, за которой ухаживали четыре или пять лет назад?