Дьявол всегда рядом со мной

Подруги нарядили маму и отправили за мешком с деньгами. Из всех мешков мой отец показался ей менее противным, по-видимому. То ли по тупости, то ли специально, но в ту ночь она залетела. Смешно, правда? Девушка решила стать шлюхой, а про резинку не подумала. Что было в течение беременности, я не знаю. Но когда она меня родила, пришла в дом к отцу и сказала:

— Либо ты даешь мне денег, и мы убираемся, либо я иду к прессе, и все узнают, что у семейства Соболевых, родился сын от эскортницы.

Отец не хотел проблем. В его жизни уже тогда был пятилетний сын. Он любил его, дорожил им, а еще дорожил своим наследством. Семья бы не простила ему такого исхода. Поэтому он дал денег. Но матери оказалось мало. Она поняла, что мужик не просто при бабках, им можно крутить, ему можно сплавить ненужного ребенка.

Ей было лет двадцать, жизнь кипела по венам, а тут я, орущий дармоед. Идея оставить малыша на пороге дома не казалась ей странной. Она не подумала, что меня могут выбросить в мусорку или сдать в детский дом. Теперь у нее были деньги, много денег. Новая жизнь, любовь, нормальная семья. Все это имело смысл, если избавиться от ненужной детали — меня.

Рано утром жена отца обнаружила ребенка под забором. В люльке лежала записка:

"Кирилл — твой сын. Деньгами от детей не откупаются. Запомни".

А под запиской ДНК-тест на отцовство.

Господин Соболев брать на себя ответственность за ребенка не планировал. Я в его жизни, как в жизни матери был ненужным элементом. Но женщина, которая звалась женой отца, была иного мнения. Сперва у нее был шок, понятное дело, любимый мужчина не просто загулял, а еще и нагулял. Но ей как матери меня, видимо, стало жаль.

Она заставила вписать меня в реестр, а еще официально по документам именно она числилась моей матерью. Правда, не знаю, кому было выгодно от этого поступка. Отец боялся, что родственники заподозрят неладное. Я не знаю, как они преподнесли факт появление нового ребенка в семье. Но за все время я никого из родни не видел. Для меня наняли няню, выделили отдельную комнату в самом дальнем углу особняка. И если в красивой сказке все бы жили дружно и счастливо, то в нашей семье начались скандалы. Жена подозревала отца в изменах, каждый раз напоминала ему обо мне, о проститутках, с которыми он спал. Эти скандалы заканчивались битьем посуды, криками и слезами. Каждый день. Каждый, чертов, день она упрекала его. Каждый, чертов, день он орал, как всt достало. Все повторялось. По кругу. Из раза в раз. Одно и то же.

Однажды отец не выдержал и запретил выносить малыша в общие покои. Няне разрешалось вывозить меня на воздух в строго определенное время. В садик, естественно, я тоже не ходил. Со мной занимались, меня кормили, разговаривали… взрослые люди, которым платили крупную сумму денег за молчание.

В пять лет я знал, кто такие космонавты, что такое ядерный взрыв, и не знал слово "папа" или "мама". А еще не видел ни одного сверстника. Любви от платных работников исходило немного, но они старались улыбаться и развлекать меня как могли.

Как-то ночью в комнату пробрался Глеб. Старший сын семейства Соболевых. Мне было пять, ему десять. Я знал об его существовании, но общаться нам не разрешали. В тот день, он плакал и ел соленный белый сыр.

— Почему ты плачешь? — Спросил я, не понимая связи между слезами и сыром. А он хмыкнул носом и сказал:

— Его мама готовит часто, но скоро я не смогу съесть этот ужасно невкусный сыр.

— Почему? — Удивился я, рассматривая такого большого человека, сам же маленьким был.

— Она умирает.

Я ничего не ответил. Глеб уселся на подушку, которая лежала на полу, подтянул ноги к телу, уткнулся в них лицом и молча всхлипывал. Я был шокирован и не знал, как должен себя вести. Меня такому не учили. Поэтому я присел рядом и начал гладить его по волосам. Мне было жаль Глеба, а еще он был первым ребенком, кто со мной заговорил. С тех пор, мы иногда тайно проводили время вместе. Глеб приходил после полуночи, приносил книги и читал мне вслух. Он любил читать. Говорил, что чтение успокаивает, помогает не думать о худшем.

Через два года его матери не стало, и отец впервые сорвался на мне. Злость и ненависть сплелись воедино, поработили разум, свели на нет остатки эмпатии и человечности. Он схватил железную линейку со стола, подошел ко мне и сказал:

— Снимай майку! Живо!

Я не знал, как быть. Стащил с себя одежду и принялся ждать. Папа сжал орудие пыток, стиснул зубы, мне показалось, что в его глазах на тот момент не было ничего, кроме дикого желания повернуть время вспять. Наверное, во мне он видел мать.

— Пожалуйста! Не надо, — заплакал я от невероятной боли, пронзившей тело.

— Не смей реветь! Не смей показывать страх! — Строго затребовал он.

Я думал, что акция ненависти единоразовая. Но отец мыслил иначе. Каждый раз, когда он возвращался с работы злой, то шел в мою комнату. Иногда снимал ремень, а иногда использовал любые подручные предметы.

— Не смей показывать страх! — Раз за разом повторял он. За каждую пролитую слезу или звук, мне доставалось сильней. Это был его метод воспитания, полагаю. Его школа жизни. Он был моей фобией. Моей дрожью в коленках. Моими пытками. Моим личным палачом.

— Ненавижу твое лицо! Твой стойкий характер! Напоминаешь меня! — Как-то по пьяни выскочило у него. И тогда я понял, что отец сам себе отвратителен. И это отвращение он пытается убить, избивая меня. Я был его личной пыткой, личным палачом и напоминанием о никчемности. За это он меня ненавидел. За это он ненавидел себя.

Однажды Глеб увидел отца в деле. Он закрыл собой меня и получил первый удар по спине кожаным ремнем. Мне было семь. Ему двенадцать. Глеб плакал от дикой боли, умолял отца прекратить. А я стоял с каменным лицом и смотрел на ужас и отвращение, которое с каждое секундой увеличивалось в отцовских глазах. За то, что Глеб был слаб духом меня в очередной раз постигла кара.

В школу я не ходил. Друзей у меня не было. Были только слуги, книги, розги и Глеб. Потом в нашей семье появились собаки. Кто-то подарил их отцу, и он не смог отказаться. Три породистых Стаффа — крепкие, мускулистые, коренастые псины. Это был первый раз, когда мне позволили выходить за пределы своего замкнутого мирка. Животные любили меня, дарили тепло, которое никто не давал из взрослых. Я дарил им его в ответ. И если меня собаки лелеяли, то на отца все чаще рычали и скалили зубы.