Дыхание Голгофы

– Тогда в чем, прояснишь? А то уж я совсем темная – по-бабьи нехорошо усмехаясь, выплескивает вопрос супруга.

– Ты-то сейчас, сладкая моя, обеспокоена другим. Куда муженька положить после баньки и праздничного стола? На прежнее брачное ложе? Ой, ли… Я только взглянул на тебя и сразу понял – прошла любовь-то…

– Прошла, Гаврош, лукавить не буду, - после длинной паузы соглашается Галина и отворачивает от меня лицо.

Странно, но я весьма спокойно принял эти ее слова. Я понимаю – фраза пока легла на самый верхний слой души и осознание придет позже, когда к сердцу подступит. И все же я люблю эту женщину. И, похоже, это уже мой крест.

– А может, ее и не было? – осторожно трогаю я самое святое.

– Как не было? – вздыхает Галина и заглядывает мне в глаза. – О чем ты говоришь?! Была… Просто после смерти Маришки, что-то надломилось во мне. И тебя нет. Пусто стало.

– Стоп. Только о дочери не надо, - поднимаю я руки. – И ты встретила другого. Вот так случайно. Чтобы заполнить пустоту. Да?

– Ну, не так уж и случайно. – Она опять отворачивает от меня лицо и, кажется, вытирает слезу. – Он был моим научным руководителем, когда я готовила диссертацию.

– И получала письма мои оттуда… И отвечала, что-то обещала… - почти шепчу я. – И что - это уже все? Изменить ничего нельзя? А вдруг это просто увлечение?

– Все гораздо сложнее, Гаврош. Я на четвертом месяце беременности. – тут она поворачивается и прямо в упор с затаенным ужасом смотрит мне в глаза. – Я не хочу терять ребенка. Его может больше и не быть. Ну не судьба у нас, Гаврош…

– А ты уверена? Это тот случай? – мне стоит невероятных усилий продолжать разговор.

– Да. Это тот случай. Не была бы уверена - не решилась бы. Ты знаешь меня. Конечно, я поступила с тобой подло. И меня все осудят, но я не хочу терять ребенка… Я боюсь… А тебя я любила, ты первый мой мужчина. И это еще не прошло… Ну, совсем не прошло. Ты - память, понимаешь? О моей юности.

– И как же нам теперь с этим жить? Мне съезжать?

Тут Галина лукаво блеснула глазами.

– Я думаю, один ты не останешься. Вот только появился и уже…

– Это так, Галочка, вынужденное знакомство. Через дорожку переходить не собираюсь. И в мыслях не было, - говорю я и чувствую - вот-вот взорвусь. – В госпитале я считал дни, и все фантазировал нашу встречу. А ты уже была беременна…

– Да дрянь я, дрянь! – вскакивает из-за стола Галина и, пряча слезы, уходит.

Я наливаю полный фужер шампанского, неторопливо пью, а точнее тупо загоняю в себя хмельную горечь обиды. Потом шагаю к окну, а за ним в лилово-красных тонах разлился по-майски поздний южный вечер. И желтые шары фонарей на проспекте, и неторопливо-вязкое движение людей и автомобилей показалось мне нереальным, далеким, чужим. Тут я подумал о том, что мне всерьез-то и не пришлось пожить в этом доме. Квартиру мы получили перед самой моей отправкой в Афган. Новому жилью больше всех радовалась Маришка.

Вернулась Галина. Кажется, она взяла себя в руки. Это я почувствовал по голосу.

– Вот такой ты всегда, Апраксин, - проговорила она за спиной. – Ну не ударил бы, так хотя бы обматерил по-мужски. А ты на душу, воспитываешь…

– Постели мне, пожалуйста, на диване, - процедил я. – Ударил, обматерил – сути не изменит. Загнала ты меня, мамочка, в тупик. Для себя-то ты выход нашла. Легко. – Тут я едва сдержался: «Сначала умерла дочь, а теперь вот и ты ушла от меня»…

– Если переживаешь о жилье, папа устроит что-нибудь. Мы помним, что квартиру давали при твоем участии. В крайнем случае, поменяем на две однушки с доплатой, - так и не поняла Галина, о чем я.

– Ну да… Вы уже и этот вариант обсудили? – наконец, отворачиваюсь я от окна. – Ничего менять не будем. Как-нибудь устроюсь. Зачем лишать будущего ребенка жилья. Я полагаю у твоего научного деятеля ни кола, ни двора? Иначе б разговор о жилье не шел.

– Ну и выдержка у тебя, Апраксин?! На войне ты стал мужчиной, - как-то исподлобья, некрасиво морща лоб, смотрела на меня жена. – Но без жилья мы тебя не оставим. А если честно, я всякий предполагала разговор, но такого?! Удивил ты меня, Апраксин. Очень удивил.

– А это во мне кровь играет дворянская. Апраксины верой и правдой царю-батюшке Петру служили. Достойные, знаешь были люди. Выдержанные. Так что - гены, Галочка Сергеевна, - с меланхолической наигранностью, ее явной передозировкой после шоковой эйфории выплел я. – Так что, стелите, мадам, красноармейцу, может, в последний раз.

– Кстати, Гаврош, о работе не думай. У меня есть возможность тебе помочь, - сказала жена чуть светлея глазами. – И вообще я не хочу, чтоб мы расстались врагами.

– Ну, за помощь спасибо. Только я сам как-нибудь.

– Конечно, понимаю. Мы такие теперь дворяне, гордые, - обиженно поджав губки, отозвалась супруга.

Тут я ловлю себя на том, что продолжать разговор не имеет смысла.

– Одним словом, ты предлагаешь тему вояки-рогоносца закрыть, а топор войны закопать? Согласен. У меня просто нет выбора, - изо всех сил креплюсь я. – Так что организуй, пожалуйста, постельку. У меня на нервах всегда болит нога. Уже чувствую…

… «Вторую ночь на диване, одну в гостях, другую в родном доме, по-моему это клиника, старик», - улыбнулся я себе, вдыхая аромат свежего белья и привыкая к тупым, гулким ударам сердца и ноющей ноге. Рой мыслей не отпускал – в голове было так тесно, а на душе так мерзко, что хотелось каких-то крайностей, любого идиотского поступка, чтобы забыться. А вместо этого я лежал, глядя на осыпанный белесыми пятнами света от окна потолок и жевал едва пережитое. Там, за стенкой, Галя. Такая желанная и такая уже далекая, чужая. «Ее нет, нет, и никогда не будет в моей жизни, - шептал я себе, - не будет, не будет». И вдруг я слышу в дверях шорох и вижу силуэт Галины.