Дыхание Голгофы

– Смотрите, какие-то люди. Вот там, вдалеке, — гасит мои воспоминания замполит...

Я подаюсь к дверному оконцу — мешает чемодан и в следующий момент страшный удар с легкостью подбрасывает нашу «таблетку». А Чудов орет:

– Ду.у...хи!

Салон наполняется едкой гарью. Все в каком-то вязком тумане. Еще удар, распахивается дверь и меня, как ветром, легко сдувает на землю. Я выползаю на обочину и вдруг вижу седого старца в белой одежде. Он стоит от меня в нескольких метрах и подзывает: «Ко мне, ко мне». Я пытаюсь подняться, но нога мешает. Она как будто чужая. Черт возьми, как же этот старик похож на Рериха, отчего-то думаю я и вдруг легко встаю на ноги. Торопливо иду к нему навстречу, почти бегу. Откуда-то сбоку от старика вдруг появляется Маришка.

– Доча! Ты как здесь?!
– бросаюсь я к ней.

– Папочка, тебе больно, да? Больно?
– спрашивает меня Маришка. — Ножка болит? Вот и вся в крови.

– Ничего не болит. Пустяки, - отвечаю я и чувствую необыкновенную легкость во всем теле, кажется, так легко мне не было никогда на этой чужой земле.
– Ты как здесь оказалась?

– А вот так, - игриво стреляет глазками дочурка, как давным-давно на моих проводах в аэропорту.

Я подхватываю ее на руки.

– Отпусти, папка, уронишь. Я уже выросла.

Вдруг сзади раздается взрыв, потом другой. Я опускаю Маришку на землю, оборачиваюсь и вижу, как из моего УАЗа вываливается рядовой Мохов, а майор все еще рядом с водителем и лицо его искажено страшной гримасой. Он пытается открыть дверку. Тут ударяет еще один снаряд и у меня мелькает в мозгу: «Из ЭРЭСов шмаляют». «Таблетку» охватывает пламя, но Чудову наконец удается выскочить на землю. Он подхватывает валяющийся у дороги чемодан, в котором Пикуль, и вприпрыжку, мимо лежащего Мохова, несется к «Уралу». Труповоз стоит. И из под его колес стреляют. Маришка тянет меня за руку, кричит:

– Папка, не смотри туда, не надо!

Но я не могу оторвать взгляда от бойцов, стреляющих по «духам». «Это же мой водитель Степа и раненый ефрейтор Савушкин», - догадываюсь я. Следующий взрыв снаряда уже на броне БТРа. Тут подходит ко мне старик и говорит, почти приказывает:

– Ну посмотрел, и хватит. Пошли.

– Да, папочка, пошли с нами, - живо поддерживает этого «Рериха» дочь.

– Куда?
– нервно спрашиваю я.

– Пока на бревнышке посидим. Устал, поди. Переждем. Скоро все утихнет, - отвечает старец и чему-то улыбается.

Мне хочется возразить и не могу. Я послушно двигаюсь за ними. Усаживаюсь на это самое бревнышко и меня терзает совесть: «Как же так, я здесь в безопасности с дочерью и мне легко, а они там тонут в кровище». А старец кладет мне руку на плечо и заглядывает в глаза:

– Хочешь к ним? Очень хочешь?
– спрашивает.
– Не пожалеешь?

– О чем вы? Там же раненые. Это мой долг. Им же больно.

– Дак жизнь — это боль, - роняет вдруг слезу человек с лицом Рериха.
– Иди, если решил.

– Правда можно?
– поднимаюсь я.

– Да, папочка, иди, а мы тебя подождем. Ты же вернешься?

– подталкивает меня Маришка.

И тут вдруг резко и очень близко передо мной возникает лицо майора Чудова.

– Живой, боярин?
– нагловато улыбается он.

– Еще не знаю, - едва ворочаю я языком.

– Живой, боярин, попугали нас духи. Вот и «таблетку» твою спалили.

– Кажется у меня с ногой проблемы, - тяну я руку к колену.

– Кажется. Лежи спокойно, - отчего-то весело соглашается майор.
– Главное, голова цела.

И только тут я вижу над собой очень синее небо, какое только и бывает в этих краях, когда разгорится утро.

– Погибшие есть?
– пытаюсь я оторвать себя от земли и не могу.

– Не дергайся, капитан, - останавливает мои усилия Чудов, а стоящий за ним водитель Степа Калюжный отвечает:

– Кроме вас раненых нет. А убитых двое.

– Мохов?!
– так и вырывается у меня.

– Да, - соглашается Калюжный и переводит тему.
– Я вам жгут наложил выше колена. Тут у ребят взял ИПП с бинтами и ватой. Упаковал вашу ножку. А сумка с лекарствами сгорела в УАЗе. Вот товарищ майор помог ногу бинтовать, пока вы в отключке были...

– Да все путем, боярин, - бодренько подхватывает Чудов.
– Вот и подмога нам подоспела из сто восьмого полка ВДВ.

Вместо майора появляется человек в камуфляже.

– Потерпи, капитан, мы перенесем тебя в наш транспорт. Ты для кузова не годишься.
– Он поворачивается к майору.
– А вы грузитесь, грузитесь в «Урал».

– Да уже утрамбовались, - мрачно роняет Чудов. Он достает из бокового кармана кителя плоскую фляжку, открывает и подносит к моим губам.
– Хлебни на дорожку — это коньяк.

– Сколько звезд?
– бодрюсь я.

– Ожил, шутник. Я меньше пяти не пью.

Перенесли меня легко. Боль была тупой, неопределенной. А по ходу движения, только нога и мешала. Какой-то чужой, мокрый от крови чурбак лежал рядом. И еще подташнивало. «Так всегда бывает от потери крови», - подумал я.

<p align="center">

<p align="center">

2

В госпитале в Баграме, мой однокашник по академии хирург Саша Львов сразу сунул меня под капельницу, и наколов еще и наркотиками, принялся осматривать рану. На его лобастом лице, особенно на залысинах выступила испарина, но Сашка пытался бодриться, отпуская какие-то скабрезные штучки, которые, впрочем, вязли в горячечном тумане. И хотя я понимал, что с ногой у меня не просто хреново, а очень хреново, но остроты не чувствовал.