Дыхание Голгофы

– Жить будешь, старик. Это главное, - наконец патетически заключил Львов, а я с трудом сглотнув тошнотворный ком, подхватил:

– … только без ноги.

– Я этого не сказал. Поборемся, старина. Кость раздроблена и сустав поврежден. Ножку придется собирать и, полагаю, ювелирно. Но тебе повезло. Сейчас готовится борт в Ташкент.

– Эт нашему Чудову повезло, как по заказу, - пробормотал я.

– Какой еще Чудов? – не понял Саша.

– Да замполит наш в отпуск ехал. Я раненых к тебе вез. Вот ему и повезло.

– Нашел, о чем думать. В Ташкенте кудесники творят чудеса. Ты же знаешь. Я пока, друже, сделаю, что смогу, ну, а дальше с Богом…

Перелет не помню. Ничего не помню. Очнулся в палате. Нога задрана на привязи. И все от верха и до низу в металлической конструкции. Не лапа, а Эйфелева башня. Возле меня хлопочет вся в белом восточная красавица. И еще и улыбается мне эта Шахерезада дерзко.

– Где я?! – кричу я.

– В госпитале миленький, в госпитале, - отвечает дева и прижимает пальчик к моим губам. – Не так громко, ладно?

– Громко, почему громко? – ни черта не пойму. – Что со мной?

– Сейчас уже все хорошо. Вам шесть часов операцию делали, ножку поправляли. Будете теперь плясать, - весело поблескивают глаза этой Шахерезады. – Только говорите, пожалуйста, тише.

– Может, я еще сплю. У меня как будто вата в ушах, - вслух сомневаюсь я.

– Да нет, слова Богу проснулись. Так что все самое страшное позади. Что-нибудь хотите?

– Еще не понял, что мне надо, - с трудом выдавливаю я из себя и осознаю, наконец, явь. – Сколько я здесь?

– Не знаю. Я только из отпуска вышла и заступила вот. А для вас так важно, сколько вы здесь? – лукаво блестят глаза у девицы.

– Да нет, наверное, не важно, - как-то обреченно соглашаюсь я. В самом деле, какая мне разница, когда я сюда попал? Меня, похоже, из могилы вытащили, а я тут справки навожу, - занервничал я и машинально потянул руку к груди. Медальона не было.

– Что-нибудь случилось, - сразу заметила мое беспокойство сестричка.

– Нет медальона. Памятная вещь, ну как талисман. С фотографией дочери… Она умерла. А я вот живой…

– А в описи ваших вещей его не было. Я, конечно, скажу главному…

– Не надо. Наверное, она сняла с меня медальон, чтоб я остался жив…

– Наверное, - согласилась со мной эта очаровашка, странно так взглянув на меня. – Ну, если что-нибудь захотите черкнуть близким,

я помогу написать.

«Какое письмо, о чем?» – с ужасом думаю я, переводя взгляд на металлическое изваяние вОкруг ноги. А вслух говорю: – Спасибо, пока нет. Чего пугать-то своих?

– Ну, и правильно. Немножко поправитесь и напишем, - соглашается девушка.

– А вы хорошо говорите, без акцента, - слегка пожевав паузу, нахожусь я.

– Так у меня мама русская. Я, это, – метиска. А папа тоже военный. И тоже там, ну откуда вы. А меня Эмма зовут, а как вас - я знаю. Главный доктор всем наказал, чтоб проявляли о вас заботу.

– Странно. Мне? Заботу?

– А ничего странного. Раненые доктора у нас тут редкость. А вы еще и герой. С духами в бой вступили, - что-то поправляет на постели эта Эмма и встает. – В общем, я буду тут рядом. «Так уж и герой», - бурчу я ей вслед и тотчас перед глазами мелькает моя горящая «таблетка», бегущий с огромным чемоданом от нее к грузовику замполит Чудов. Он как-то смешно, подскоком, припадает на правую ногу и фуражка его сползла козырьком на бок.

Восточная красавица исчезает за дверью и пережитое тотчас наваливается на меня. Ярко, в деталях, как будто только и ждало, притаившись. Так что все минувшие события, считай, от витиеватых тостов замполита в застолье и до больничных носилок в Баграме, обретя спелость, так и просыпались к ногам. Выбирай, да на зуб пробуй. Только вот вкус каждого такого плода оказался горьким, а сам выбор невелик. И я делаю одну за другой попытки вымести все это из себя, но тщетно. «Голова трещит, сердце вылетает, а мозг долбит «инвалид, инвалид». В итоге проваливаюсь в сон и в нем вижу Галю: ее лицо, глаза, губы, улыбку. Она что-то шепчет, а что - не понять. Да и не важно. Я тяну к ней руки и мне хорошо, покойно. Потом лицо ее смазывается, и я возвращаюсь опять в явь и натыкаюсь глазами на эту чертову металлическую конструкцию. Но инерция сна еще во мне и потому это изваяние вОкруг моей ноги не давит, как будто оно и не мое вовсе.

И я вдруг делаю вывод, что самый верный способ выбраться из горячки пережитого – это думать о близких.

И я стал мысленно набрасывать послания жене и родителям. Конечно, без подробностей – это будет обычный пунктирный отчет о житье-бытье офицера-медика энской части на территории вполне дружеского государства. Все, как всегда. (Упаси, господи, какие «духи»?! Кругом тишь да гладь да Божья благодать). Ну и, как положено, с приветами и пожеланиями друзьям и родственникам. Родителям-то главное, чтобы сын был жив и здоров, да и Галю грузить своими героическими буднями вряд ли стоит. У нее ответственный период – защита диссертации. Только намекни на ранение и она «на уши» поставит командование «червонной армии» и завтра же будет здесь. «На крыльях любви!» - с удовольствием я вонзаю в себя эту фразу. Но тут полный нежного трепета порыв с появлением первой любви у ног моих элементарным образом обрывает взгляд на «эйфелевой башне» - лицезреть такое сооружение надо бы мужество. Так что вводить во искушение мое сокровище насчет перспективы служивого вряд ли сейчас стоит…

Только через неделю я созрел для письма. Конечно, я черкнул несколько слов родителям. Само-собой в лучших традициях всеобщей земной благодати и человеческой гармонии. С привычными деталями, так, чтобы комар носа не подточил. Тут помогла Эмма – оказывается по этой части у нее большой опыт. Конечно, если бы я писал сам, то женульке своей уж неприменно б «капнул» что-то из наших воспоминаний с легким интимом, соскучился, поди, но Эмма – эту мою жажду низвела к обычной, затасканной заключительной фразе «Нежно любящий тебя, Гаврош». Одним словом от писания в четыре руки у меня осталось чувство, как однажды в детстве от встречи со слоном в зоопарке. Его было так много, а на ногах почему-то цепи.

Письма отправили первой оказией. Сложным путем через часть. «Оказия» же – прапор из соседней части с дерзкой фамилией Забияко пообещал в очередную командировку сюда захватить и мою почту из Союза. И точно, привез через пару недель три конверта. Два от родителей и одно от сослуживца. А точнее от моего водителя Степы Калюжного с подробным описанием боя и гибелью Мохова и уже в госпитале в Баграме смерти ефрейтора Савушкина. (Не дотянул парень). Конечно, я ждал письмишко и от Галины. Но, увы... Впрочем, начальник госпиталя, полковник Андрей Андреевич Белашов, мне, как коллеге, пообещал предоставить возможность иногда пользоваться своим служебным телефоном. Но это по мере выздоравливания (когда начну ходить) и, разумеется, в допустимых пределах. Галине я все-таки сообщил о том, что ранен и нахожусь в госпитале в Ташкенте.