Дыхание Голгофы
Шрифт:
Провожала меня офицерская братва. Пять человек. Мой лечащий врач. Два командированных из Баграма старших офицера, один из них по поручению командования вручил мне орденок. И еще парочка младших командиров – друзей по госпиталю.
У трапа дернули по наперсточку коньяку. Обнялись. И вот уже взмах руки: «От винта». А попросту «прощай Ташкент», «прощай Афган». Я припадаю к иллюминатору и вдруг вижу рядом с ребятами Эмму. Успела-таки к отлету. Она что-то кричит мне, но все штрихует рев моторов. И я читаю по губам, точнее пытаюсь прочитать, и у меня получается: «Я буду ждать».
Рев моторов усиливается. И вот уже качнулось крыло, самолет вырулил на взлетную полосу. Еще мгновение и легкий отрыв - и перед глазами такое вдруг бездонно-синее
<p align="center">
<p align="center">
3
В Москве пересадка. Если раньше я приезжал в столицу с «волнующим чувством бесконечной прелести очарования», то на этот раз я видел перед собой чужой, неухоженный город, серый от изобилия походных масс, толчеи и бестолковости. И это в май! Всеобщая базарщина тупой своей неопределенностью угнетала взгляд – просто на лица моих славных соотечественников возлегла печать такой вселенской озабоченности, что хотелось выть. В подземных переходах попрошайки всех мастей. Все больше инвалидов военных действий и настоящих и прошлых, в старых гимнастерках или зачуханном комуфляже. Но непременно с медалькой. Впрочем, от них несет не состраданием, а скукой. Тут я был, спокоен – такие формы не для моего душевного менталитета. Этому маскараду я знал настоящую цену. Зато красный цвет кумача под гигантским портретом Горбачева на очередном проспекте вызвал во мне странное чувство, то ли лубочной забавы, то ли детали психоза. И вот так, бегло суммируя все вОкруг, напрашивался сам собой вывод: « Мы там воюем, а держава если еще не блюет, то определенно находится в предблевотном состоянии».
В магазинах все та же толкотня, безумные очереди. При одной только мысли войти внутрь у меня перехватывало дыхание. У входа в метро все во что-то играют. И с государством и меж собой.
– Эй, служивый, поставь монету, - зазывает меня розовощекий удалец в кожанке. – Поставь, не скупись.
– И получу живопись? – весело отзываюсь я.
– А ты поставь. Рискни. Кто не рискует, сам знаешь…
– Знаю, дорогой, долго живет. Хватит. Я свое отрисковал, - понянчил я перед ним свой костыль.
– Ну, выиграл же, - подхватывает мою реплику этот бодряга.
– Чего? – не понял я.
– Жизнь, служивый, жизнь! – подмигивает он мне. – Значит везучий. Повезет и еще.
Возле рядка телефонов-автоматов я останавливаюсь – надо бы позвонить тетушке. Сообщить, что вернулся, вот уже в Москве. О том, что я лежал в госпитале, она знает. И даже как-то прислала мне письмишко. Помнится, я ей ответил так же, как и всем остальным. О том, что мое ранение тревоги не вызывает и скоро вернусь в свою часть проходить дальнейшую службу. Конечно, можно бы звякнуть, обрадовать тетю. Но одним разговором дело не ограничится. И вряд ли я смогу отказаться от приглашения. А это - время. Лучше как-нибудь потом. Сейчас мне нестерпимо хочется домой. И чего греха таить - к жене любимой. Да, я уже тороплю время. Бегу.
Я ловлю такси и мчусь во Внуково. Мне плевать на заявленную цену. Просто, кивнув в знак согласия, я молча усаживаюсь на заднее сидение, как бы заранее страхую себя от вопросов. Я могу хоть на мгновение забыть Афган?! А водитель крепкий, коренастый мужичок в летах, так и норовит отстрелять меня взглядом в зеркальце заднего вида и задать вопросик. Да про Афган же, мать его… Конечно, на моей роже написано, что я оттуда. Да еще и эта инвалидская палочка-стукалочка. Но, я пока молчу и избегаю с ним встречи в зеркальце заднего вида. Хотя на всякий случай придерживаю фразу: «Хрен нас туда занес» и, полагаю, дальше будет уже без подробностей. Какие могут быть воспоминания о войне сейчас, когда уже все мысли о доме, встрече с женой. Если все уже позади и, кажется, так далеко. Однако во Внуково водитель берет с меня только половину суммы.
–
Не понял, - удивлен я.– Все нормально, браток. У меня сын в Кандагаре, - объясняет водитель.
И мне становится стыдно.
– Я служил под Баграмом. Но в принципе везде одинаково. Но я уверен все будет хорошо. Просто скоро все это кончится.
– Дай-то Бог, - подхватывает водитель вздохом и прячем от меня лицо. – Моего только отправили…
А у касс меня ждало разочарование. На ближайший, он же и последний, вечерний рейс билетов не оказалось.
– Вот только перед вами бронь отдала, - посочувствовала мне взглядом полноватенькая кассирша. – Только на завтра на утренний.
– Давайте, деваться некуда, - соглашаюсь я.
Купив билет, я отправился в гостиницу – от путешествия по Москве у меня чертовски разболелась нога. В номере, приняв душ, я рухнул в постель, предупредив горничную, чтобы разбудила утром за час до вылета. Но неожиданно проснулся в десятом часу вечера и, по-моему, от голода. Так что в ресторан я попал в самый разгар веселья. Играл оркестр. Выписывала под него вензеля публика, но не густо. Свободные столики были. А общий тон вечерки задавала компания преимущественно молодых людей. Они собрались в глубине зала, островком. Мой официант по заявленному на лацкане белого пиджака имени Слава, эдакий изящный юноша с тонкими усиками, чудесно пахнувший парфюмом, принимая заказ, попутно поведал, что вот «нежданно-негаданно» нагрянули сотрудники одного из Московских НИИ, чтобы проводить своего коллегу в командировку, в Америку. И еще этот Славик предложил мне в качестве памятного сувенира, юную особу, некую Виолетту, скучающую за бокалом шампанского, через столик напротив. Но, по-моему эта самая Виолетта еще задолго до официального предложения начала пасти меня, считай с порога. И под ее назойливым взглядом я чувствовал себя неловко. От такого десерта я отказался, сославшись на недостаток времени, и если и омрачил этим Славу, то нежно. Я сразу перевел разговор на шумно провожающую сослуживца компанию.
– Странно, не правда ли? Ребята отправляют человека в Америку из Внуково.
– А может, здесь у нас погуляют и затем рванут в Шереметьево. К посадке, - предложил свою версию официант. – У нас дешевле и оперов нет.
– Маневр прямо-таки впечатляет, - вяло согласился я и улыбнулся себе. – Уж чего-чего, а оперов у нас хватает везде.
Впрочем, отужинал я спокойно. Скучающая Виолетта удалилась, не допив и второго фужера шампанского. Это был не ее день. Уходя, она сделала мне ручкой, точнее двумя пальчиками и я ее пожалел.
Только после ресторана меня поджидала тяжелая ночь в гостиничном номере. Сна не было. Нагрянул Афган со всеми подробностями. И потом это все мало- помалу перекочевало в дрему, в эдакий полусон, полуявь. Обрывки воспоминаний своей чудовищной аранжировкой являли кровавые сцены: изуродованные тела, эдакий конвейер измученных страданием людей, в котором, к своему ужасу я находил и себя. Но весь этот адский мрак меня не будил, а наоборот, загонял вглубь, к еще большей мерзости. Впрочем, предстала почти подробно последняя стычка с «духами» по пути в Баграм, но в отличие от предыдущих картинок – эта оказалась мягче – такой щадящей отдушиной. Особенно когда я увидел дочь Маришку и старика Рериха. И только с появлением восточной красавицы Эммы, которая о чем-то со слезами на глазах умоляла меня, я начал выбираться из видений к свету. Веки наконец разлепились и предо мной возникло подернутое бледно-серым рассветом гостиничное окно.
– Черт, и всего-то выпил две сотки коньяка, - в сердцах пробурчал я и отправился в душ. И хотя до регистрации и посадки была еще уйма времени, ни о каком продолжении сна не могло быть и речи. Так что, когда горничная явилась меня будить, она встретила сидящего в кресле и при полном параде офицера с журналом в руках. Поздоровавшись, с явным изумлением в лице, она только и молвила:
– У военных свой будильник срабатывает точно.