Дыхание Голгофы

– Об этом нельзя признаваться мужчине, - искренне посоветовал я, чувствуя вдруг боль в сердце. – Ну, разве что, в крайнем случае.

– Вот он и наступил, этот крайний случай.

Вечером того же дня я позвонил родителям. Узнал от отца, что молодые уже выехали и по всей видимости завтра будут дома.

– А ты что решил? Подъедешь? – спросил отец.

– Конечно, но не один, с невестой. Вот так следом за Федором и прикачу.

– На своей машине?

– Само собой. Очень уж хочу увидеть племяшей. Ну и вам показать молодую.

– Ждем, сынок, с нетерпением, - перехватила у отца трубку мама.

Я взял у своих клиентов на несколько дней отпуск и предупредил о своем отсутствии Батищева и Пахомыча. Сторож решил мне на дорожку сосватать свежей крольчатины.

– Никакого отказа не принимаю. Готовлю парочку тушек к твоему отъезду. Не боись, все обработаю по уму. Чтоб меня за столом добрым словом вспоминали, - тарахтел в трубку Пахомыч. – А родителям скажешь, что от корней крестьянских не отрываешься. И вот имеешь свое хозяйство.

В тот же день Кондратий Пахомович привез мне пару свежеобработанных тушек. А на следующий мы выехали. По дороге нас застала гроза и по-майски жадный ливень. Впрочем, гроза продержалась недолго.

– Это к счастью, - заключила сияющая от радости Анюта. Кажется она всерьез в деталях приготовилась к встрече. Легкий брючный костюм, макияж, прическа. «И то верно – родители – это святое», - подумал я, откровенно любуясь подругой.

– Кстати, мужчина, потом вам предстоит еще и ответственный шаг, - завоображала Анюта.

– Да знаю, я знаю. Просить руки у родителей дочери, - поощрил я ее. – Ну я готов. Мне после Афгана ничего уже не страшно. Я даже и мэром могу стать. Ты хочешь, чтоб у тебя муж был мэром?

Тут Анюта как-то потупилась и глаза ее внезапно заполнились слезами.

– Я боюсь, Апраксин, - прошептала она. – Тревожно мне что-то.

В деревню мы приехали под вечер – солнце уже безо всякой задержки валило к горизонту и плотный за Доном перелесок барахтался в воде буровато-зеленым плюшем. Здесь тоже днем пробежала галопом гроза, и от реки пряно тянуло настоянной на травах свежестью.

– Красиво тут у вас, - глядя на открывшийся простор, сказала Анюта. – А воздух, как говорят, хоть на хлеб намазывай. Счастливый ты, Апраксин. Родиться в таком месте?! Представляю, какое у тебя было детство?

– Согласен – природа, речка… Но в детстве, что главное? Свобода! Хотя знаешь, мы с братцем не сильно ею злоупотребляли. Нас родители держали в крепкой узде. Особенно отец. Домашнее хозяйство… Хлопоты.

– Отец-то порол? – рассмеялась Анюта.

– Меня нет, а братца было. Но нам, пацанам, достаточно было одного его взгляда.

– Ну вот поэтому вы и стали офицерами, - с чувством заключила Анюта.

– Понятно, рано нас строить начал, - усмехнулся я.

– А сейчас про деревню говорят или плохо, или ничего. Народ на селе спивается. Колхозы разорились. Что там теперь у вас?

– Фермеры недоделанные. Не все, правда. Есть и с башкой. Время такое. Но поля-то, как видишь, засеваются. Отец говорил, что землю поделили по паям. Всем членам колхоза. Хочешь, сдавай в аренду, хочешь сам обрабатывай. Наши пока не определились. Да и не до того. Мать часто хворать стала, - сказал я. И, кажется, на этих словах я подогнал «Жигуленка» к усадьбе. Глянул на часы – шестой. А у ворот никаких признаков гостевого ожидания. «Наверное, брат еще не приехал», - в сердцах подумал я. И в этот момент калитка открылась и вот он - братец при всех офицерских доспехах.

Обнялись. Я познакомил Федора с Анютой. Брат сказал, откровенно обласкивая взглядом Анюту:

– Красивая у тебя невеста. Но глубоко не завидую – моя Варюха – это моя Варюха.

– Так, офицер, пожалуйста, не сбивай с толку, лучше доложите обстановку. Извини, братуха, не по долгу службы.

– Докладываю. Малые мои спят. Кажется, и моя Варюха с ними прикорнула. Мы вас ждали, переждали. Старики в летнице возятся. Я вас случайно заметил. Вот едва успел китель набросить.

Тут я только заметил, что вместо брюк на Федоре спортивное трико.

– А ты уже майор, братуха. Рад за тебя.

– Ну если раз в пять лет видеться, то в следующий раз уж точно генерала встретишь, – но тут вдруг глаза его потеряли блеск. – Или не встретишь. Радости-то мало, Гаврюха. Потом как-нибудь… - Федор подозвал меня ближе, откинул китель и поднял тельник. Тут я увидел огромный свежий еще шрам на правой стороне, чуть ниже ребер. – Кусок печенки в горах Кавказа оставил. Спецуха. Ну ладно, не буду сразу грузить. Это я тебе – старики про это не знают. Проходим в дом…

Я все-таки не выдержал.

– Неужели Кавказ - так серьезно, Федя?

– Да все там путем. Тлеют себе угольки, вот-вот полыхнут. Что, телевизор не смотришь, как нас чечены «добрым» словом порют. Товарищ генерал Дудаев пошел в отрыв, герой хренов… Если в этом году не полыхнет Кавказ, то в следующем - точняк. Бикфордов шнур уже запалили. Ну все, - Федор поднял руки. – Вот тут у порога и заканчиваем политику. Старикам знать не надо. Все у нас хорошо, как в той песенке про прекрасную маркизу… Так что загоняй свою «копейку» во двор.

Первой увидела меня мать – она держала в руках какую-то посудину, уронила и бросилась со слезами мне на шею.

– Мам, ну что ты?! Я с тобой всегда на связи. Не надо. – Но материнские слезы унять трудно. Ситуацию разрулил отец.

– Цыц, хватит. С войны, что ли? Весь дом на ноги поставила. Сначала по одному слезы пускала, теперь по другому. Радоваться надо. Поди ж не с фронта. Пацанов разбудишь.