Дыхание Голгофы

– Капитан Апраксин, прошу встать.

Я не знаю, откуда у меня взялись силы встать. Я кажется, обалдел от такого решения Совета. Так вот он - сюрприз!

– Я не буду давать пока характеристику этому человеку, но это очень умный, высокообразованный, и по большому счету – цвет нашей армии. В трудную минуту Россия всегда держалась на таких сынах Отечества.

Над столом зависло гробовое молчание. Я взглянул на Анюту – она была невероятно бледна.

– Вам ничего не надо сейчас говорить, - обратился ко мне Батищев. Ей-Богу, я его не узнавал. – Я давно присматривался к вам. А сегодняшний ваш выход к залу меня лишний раз убедил. Вы сможете и вы это сделаете!

Тут все дружно зааплодировали. Кто-то даже предложил тост. Я стоял, не шелохнувшись.

– Я понимаю ваше волнение, капитан, ваши чувства. – поддержал меня Батищев. – У вас еще будет время подумать. Осознать и окончательно принять решение.

– Ребята, я же хромаю, - вдруг сказал я. – Где вы видели хромого мэра?

– Ничего, Геббельс тоже хромал, - сказал какой-то басовитый офицерик с галерки и его поддержали дружеским смехом.

– Ну, а теперь приглашаем оркестр. Танцы, господа! – скомандовал Батищев и за столом загудели, задвигались. Только я убито смотрел перед собой – мне, кажется, не хватало воздуха. Подошел Батищев, обнял.

– Спасибо, майор. На этот раз ты меня сильно удивил.

– А если я откажусь, - едва пробормотал я от волнения.

– После того, что ты сделал на сцене? «Прости, что жив». Нет, старик. Есть такие минуты, когда человек себе не принадлежит. Это тот случай. Тебе что, очень хочется, чтобы нами правили негодяи?

– Но почему я! – тут я едва не сорвался.

– Не спрашивай, ладно? – И к Анюте. – Анечка, проведите со своим мальчиком работу. Сегодня исторический день для всех нас.

Ночевал я у Анюты. Сна практически не было – какая-то вязкая полудрема. Нервы. А в промежутках - разговоры – под одним и тем же пламенным соусом: «Ну, какой из меня мэр?» В самом деле, за душой нет даже комсомольского опыта управления. Как-то так уж исторически сложилось, что я - добросовестный исполнитель, а не руководитель. Однако, Анюта, наоборот, была настроена решительно.

– А почему бы и нет. Если тебя выберет народ – будешь учиться руководству. Ты паренек крестьянский, упертый, извини, не в обиду будет сказано. Ты всего добивался сам. Все у тебя с отличием. Не то, что у некоторых - папки в креслах, да лапки сверху. Если народ тебе доверит, а я думаю, такой шанс есть – ты будешь хорошим руководителем города.

– А если не выберет? – усмехнулся ехидно я. Позор.

– Ты погляди, сейчас совсем другое время настает. В политику пришли новые люди. Вот, например, Гайдар, Руцкой. Но если с таким настроением – иди отказывайся, но если не ты, то кто?

– Конечно, женой мэра быть приятнее, чем женой массажиста, - съехидничал я.

– А я и не скрою – конечно, приятнее быть женой мэра. И вообще. До сегодняшнего дня я считала, что армия – это четкое исполнение приказов. Тебе армия сейчас приказала, понял?! И как там у вас - «разговорчики в строю».

Я обнял ее.

– Да это я так, с испугу… Гляди, вот уже и рассвет потянулся, а секса у нас так и нет. Первый раз.

Тут Анюта обняла меня, поцеловала горячо.

– Завтра праздник, выспимся.

К себе в общежитие я вернулся только утром 10-го и сразу увидел торчащую в углу двери записку.

«Ув. тов. Апраксин. Подготовьте жилье к ежегодному санитарному обходу. Комиссия будет у вас 13 мая в течение дня».

«Комиссия, так комиссия» - весело подумал я, сминая листок и бросая в урну. И тут вдруг меня так и прошибло током: «Винчестер». Ствол не зарегистрирован. Надо спрятать. А еще лучше - от греха подальше отвезти его на дачу».

Недолго думая, я разобрал его, уложил в большую дорожную сумку, туда же бросил пачку патронов. Сел за руль и через полчаса я уже созерцал свой цветущий сад. Наверное, только в мае по большому счету можно оценить всю прелесть своего загородного участка. Надо сказать, что Пахомыч потрудился на славу, дорожки вычищены, старый мусор вывезен. А легкая травка на газонах и цветниках, как первая улыбка. Не успел я от души насладиться прелестями мая на своей усадьбе и вот он Пахомыч – собственной персоной. Ну, крепкое рукопожатие – это само-собой.

– Давненько не было, - сказал сторож.

– Давненько, - согласился я. – Событий, Пахомыч, масса.

Мы присели за стол в беседке. Я огляделся. «Сказать ему, что я иду на выборы главы в качестве претендента», - подумалось и тут же решил - нет, рановато.

– Хорошо тут у нас, душа радуется.

– Да я маленько погреб, Гаврюш. Травки молоденькой кролам собрал. Растут, как на дрожжах. Через месяц можно и забивать.

Тут я поднял руки.

– Ради Бога. Только меня увольте от этой процедуры.

– Значит руку человечью или там еще чего, тебе оттяпать – это - как нечего делать, а животину – жалко, - хитрит сторож.

– Жалко. Это, Кондратий Пахомович, разные позиции. А, значит, и нравственность другая.

– Значит, петушок на столе – это нравственно, а когда голову ему рубишь – нет.

– Что-то не о том у нас разговор, Пахомыч.

– Да эт я так. Надолго воздушком дышать?

– Нет, я по делу. Тут ребята, ну, помните случай с подранком, мне подарок отвалили…

– А как, кстати, этот подстреленный? – спросил Пахомыч. – Живой?

– Смеетесь. Лет сто будет жить. Он Катерину, которая за ним ухаживала, повез на родину родителям показывать, - сказал я. – Наверное, любовь.