Дык
Шрифт:
– Сестренка моя, Машенька...
– прошептал Митька.
Длинные ресницы дрогнули. Открылись огромные глаза, в которых так хотелось утонуть. При виде печального Митьки, Машенька улыбнулась, слегка обнажив белые зубки, и протянула к Преображенскому руки.
– Братишка...
Митька прильнул к любимой и не оборачиваясь крикнул папуасу Ване, который неподвижно стоял на балконе:
– Иван!
– О?
– отозвался папуас.
– Пошел вон, болван. Я буду читать утреннюю "Таймс". И фитилек-то притуши, коптит!
Ваня привычно
– Милая моя, - ласково шептал Митька.
– Сестреночка... Огромные деревянные часы на стене громко отбили одиннадцать. До начала войны оставался час. Но было не до этого...
Глава пятая,
Война
Пенсионеры в трамваях
Говорят о звездной войне...
Б.Гребенщиков
– Братишки! Мужики!
– вопил вождь Больших Папуасов Федя Стакан.
– Дык, ведь я войну объявил Папуасовке, надо собрать народец!
– Шибко в лом, - отвечал за всех Саша Валенков, главный министр Больших Папуасов.
– Так кайфово лежать на солнышке...
Остальным было лень даже говорить.
– Сволочи!
– страдал Федя.
– Я за них, значит воевать буду, а они пригрелись гады у меня на груди...
– Дык...
– смущенно бубнил Саша.
– Федюнчик, ты бы папуасов собрал с копьями и трубками ихними плювательными...
– А-а-а!!! Погибну вот я один на войне! Гады!!!
Обиделся Федя Стакан. Один пошел воевать.
Он шел по песчанному берегу моря, кокосовые пальмы, как ивушки плакучие в России, клонились к самой воде, яркие попугаи орали что-то непотребное. На одной из пальм сидел папуас. Пытаясь дотянуться до кокосового ореха, он пыхтел, тужился и сопел, как паровоз.
– Эй!
– окликнул его Федя.
– На дереве!
– О!
– Ты кто?
– Мбангу.
– Не крещеный, что ли?
– Хрещеный, - ответил папуас и, не удержавшись на дереве, рухнул вниз, спугнув целую тучу попугаев.
– А кем крещен, мною али в Папуасовке?
– Тобою, - ответствовал Мбангу, с которым, как ни странно, ничего от падения не произошло.
– И в Папуасовке. Три раза, однако, крестили.
"Ловкий малый," - подумал Федя.
– Пойдешь со мной, - решил он.
– Воевать будем с Папуасовкой.
– Нельзя мне, - сделав глупое лицо, сказал Мбангу.
– У меня плоскостопие.
– И ты...
– махнул рукой Федя.
– Никто меня не любит!
Папуас долго смотрел вслед Феде, почесывая кучерявую голову, затем снова полез на дерево.
Жаркое солнце встало в зенит. Полдень поливал остров лучами. Федя вынул из кармана белый платок и повязал его на голову. Потом подумал: "Э, пусть лучше умру от солнечного удара!" - и снял платок.
– Вот умру я, умру я, похоронют меня...
– тихо запел он, шагая в сторону Папуасовки.
– И нихто не узнаит, где могилка моя...
Феде было жалко себя.
"Гад Преображенский, небось, своих спрятал в засаде, щас выскочут... Или папуасы отравленной колючкой в меня бац! И нету братишки Феденьки. Эх!"
Федя
услышал хруст песка под чьими-то ногами и поднял голову. Навстречу ему шел грустный Преображенский. Митька держал в руке белый платок и, глядя под ноги, напевал "Вот умру я, умру..."Федя Стакан глянул на платок в своей собственной руке, на платок в руке Преображенского, заплакал от радости:
– Митька! Друг!
– Федька!
Друзья бросились друг к другу, как будто не виделись больше десяти лет.
– Митька, братишка ты мой!
– орал счастливый Федя.
– Ведь ты братишка мне!
– отвечал не менее счастливый Дмитрий.
– Дырку вам от бублика, а не Шарапова!
– кричали оба, да так, что было слышно в обоих деревнях.
– Воюют, однако!
– говорили митьки в Папуасовке.
– Шибко крутое сражение!
– раздумывали митьки в Больших Папуасах.
– Помочь надоть!
– вскочил Сидор в Папусовке.
– Дык, ведь один Митька там против всех Больших Папуасов!
– На помощь к Феденьке!
– закричал Саша в Больших Папуасах. Стало быть, одному ему не выдержать супротив Папуасовки!
Две толпы митьков рванули по побережью к обнимающимся братишкам.
– А-а-а!!!
– орали они.
Возле счастливых Митьки и Федьки, толпы остановились, недоуменно посмотрели, как те пьют из одной бутылки портвейн, и по побережью пронесся крик:
– Ур-ра!!!
Так кончилась большая папуасовская война. Советы деревень тут же на берегу за ящиком портвейна решили, что такое событие следует хорошенько отметить. Причем два раза, как сказал Федя. Один раз в Больших Папуасах, второй - в Папуасовке. Братишки-митьки занялись подсчетом, сколько ящиков портвейна и бочек пива есть в деревнях, и за сколько дней они их выпьют.
– Дык!
– слышались взволнованные голоса.
– Елы-палы!
Вдруг все увидели мчащегося по берегу Мбангу.
– Пирато! Пирато!
– кричал папуас.
Митьки глянули на море. На горизонте белели паруса кораблей...
Глава шестая,
Как отпраздновали примирение
На острове, который я позволил себе
назвать Новой Гвинеей, нас встретила
толпа бородатых аборигенов, называющих
своего вождя "митькой", друг друга
"митьками", а всех остальных
папуасами. Встретили нас
доброжелательно, напоили напитками,
напоминающими пиво и портвейн, а узнав
мое имя, что-то лопотали и показывали
жестами, как будто меня надо разрезать,
поджарить на костре и съесть, на что я
с присущим мне юмором не соглашался. Мы
долго смеялись...
Из отчета капитана Джеймса Кука
Британской Академии Наук
На шлюпках, прибывших с кораблей, сидели серьезные люди в кафтанах, напудренных завитых париках, при шпагах и с мушкетами. Их главный подошел к толпе глазеющих митьков, снял шляпу, сделал изящный полупоклон, подметя перьями шляпы песчаный пляж и заговорил по-английски.