Дым

Но Чарли пока не может говорить – не доверяет себе. Следы дыма остаются в его крови, подпитывая раздражение и нетерпение. Он боится, что его голос выдаст эти чувства. Есть и еще кое-что. Все его представления о самом себе поколеблены, и постепенно возвращающийся покой кажется чужеродным, как маска, которую давно не надевали. Когда Чарли наконец решает заговорить, он удивлен, что голос его звучит мягко, как всегда.

– Мы похожи на рудокопов, едущих домой после смены, – вот его первые слова. Он рассматривал свои руки. Кожа под ногтями кажется неестественно бледной по сравнению с почерневшими пальцами.

Томас оборачивается. Его щеки блестят от сажи. Дорожек от слез на лице нет.

– Там был кто-то еще, – говорит он. – Под помостом.

– Под помостом? Кто?

– Не знаю. Какой-то мужчина. Снимал одежду с мертвой женщины.

– Снимал одежду… – Мозг Чарли отторгает чудовищный образ. – Искал ценности?

Томас, мрачно всматриваясь в свою память, трясет головой.

– Ее сажу.

И утыкается лицом в стекло прежде, чем Чарли успевает попросить объяснений.

Оксфордский вокзал хорошо освещен. Мальчики оглядывают друг друга – все до единого испачканы грехом. Ренфрю и другие учителя пересчитывают их, в третий раз после ухода с площади, где совершилась казнь. Чудо, что никого не потеряли. Вокзальный смотритель ведет их в помещение на дальнем краю платформы. За двойными дверями зияет помывочная – вдвое больше школьной умывальни. Военным строем тянутся четыре ряда душевых. Кое-где горят газовые лампы, но они прикручены так, чтобы давать очень слабый свет. На бельевой стойке аккуратными высокими стопками выложена сотня маленьких полотенец. Ренфрю пересекает комнату и открывает дверцу металлической печи в углу. Там ревет огонь. Жар настолько могуч, что ему приходится отступить на пару шагов.

– Сначала, – объявляет он, – вы берете полотенце, затем раздеваетесь. Свою одежду складываете вот сюда. – Он показывает на пол. – Ее сожгут. Мы подготовили новую одежду для каждого из вас, она лежит вон там. – Теперь он показывает на дверь с надписью «Раздевалка». – Мыться надо очень тщательно.

В помывочной поднимается гомон. Всю одежду сожгут! Никаких осмотров; никаких разбирательств. Что бы ни случилось в этот день, в журнале нарушений не будет записей. Школьники испытывают облегчение, становятся говорливыми и веселыми. Сдираются куртки и брюки, трещит хлопок, разлетаются пуговицы; полураздетые подростки мелькают между кабинками и шлепают друг друга полотенцами. Когда они встают под струи воды и начинают тереть себя мочалками, шум становится оглушительным. Мальчики делятся впечатлениями о лондонских диковинках и попутно избавляются от страха. Теперь прошедший день вспоминается как приключение. Чарли рассеянно слушает их, подняв лицо к потоку едва теплой воды.

– Ты видел того дворника-негра? У него всего одна рука. Такой черный, что сажа на нем еле заметна.

– Клянусь, она продавала головы, только какие-то усохшие. Размером с крикетный мяч, привязаны за волосы к палке.

– И когда я посмотрел на нее, она вдруг распахнула пальто, а под ним совсем ничего, вот честное слово. Правда, из-за грязи ничегошеньки не видно.

Полчаса уходит на то, чтобы все вымылись, вытерлись, переоделись. Учителя тоже привели себя в порядок в соседней умывальне; некоторым пришлось побриться. Подошедший слуга вилами кидает грязную одежду в топку – примерно так же, как разбрасывают по полю навоз. Жар огня распространяется по комнате, окрашивает щеки Чарли в розовый цвет. От кошмаров Лондона ничего не остается, если не считать смутных желаний: снять с себя всю ответственность и, может быть, на несколько часов поддаться простейшим инстинктам. Интересно, думает Чарли, всякий ли кошмар имеет такие последствия? Наконец Ренфрю призывает всех, учеников и наставников, собраться возле выхода.

– Итак, – произносит он добродушно-торжествующим тоном, – мы выжили.

Всеобщее настроение таково, что эти слова немедленно встречаются аплодисментами. Ренфрю пару минут наслаждается этим, затем жестом дирижера устанавливает тишину.

– Не все верили в то, что мы справимся. И гораздо, гораздо больше было тех, – он обводит взглядом коллег, – кто сомневался в том, стоит ли нам вообще ехать. Ради чего, спрашивали они, спускаться в эту бездну грязи и бесчестья, дышать воздухом порока, смешиваться с чернью? Зачем отравлять нашу кровь их похотью, злобой и алчностью?

Для пущего эффекта Ренфрю выдерживает паузу. Чарли зачарован его руками: небольшие, правильной формы, они покрыты веснушками и тонкими рыжеватыми волосками. Когда наставник говорит, руки пляшут перед его торсом.

– Ответ таков: нам следовало поехать, потому что в будущем это может потребоваться снова.

Ренфрю гасит возмущенный ропот прежде, чем тот успевает набрать силу.

– Два часа назад, когда мы покидали город, все видели нескольких джентльменов, шагавших по улице с чертежами в руках. Это инженеры, которым поручено перестроить канализацию. Да-да, лондонскую канализацию. Самое грязное место в грязном городе, место, где скапливаются все нечистоты и отходы. Они делают это не из нужды, не ради выгоды, не потому, что связаны контрактом. Они делают это, потому что так надо. Потому что они, как и вы, джентльмены из лучших семейств страны. Потому что они, увидев выгребную яму, хотят вычистить ее, улучшить, переделать. И вот им приходится пребывать в центре Лондона днями и неделями. Они вынуждены вдыхать городской дым и преодолевать инфекцию. Они вынуждены мириться с тем, что их чувства и разум замутнены, кожа покрыта грязью, одежда превращается в тряпье. Они должны противостоять соблазну, должны бороться со слабостью – даже во время сна. Но они джентльмены, и они сильны. И с каждым приездом в город они становятся все сильнее и целеустремленнее, все тверже в своих убеждениях. Вы – такие же джентльмены. Выучившись на инженера или врача, политика или чиновника, ученого или архитектора, вы все будете призваны на службу стране и станете улучшать жизнь тех жалких грешников, которых нам сегодня довелось лицезреть. Когда придет этот день, не прячьтесь от ответственности. Не прикрывайтесь страхом, стремлением к благополучию или притворным неведением. Когда придет этот день, достойно ответьте на зов долга. Я знаю, вы сможете.

Ренфрю внимательно оглядывает лица слушателей. Его уверенность действует на них как сила. Как дым. Она переносится по воздуху и вживляется в их кости.

– Я… Мы – отвезли вас сегодня в Лондон, чтобы вы увидели все своими глазами. Инфекцию нельзя объяснить. Ее необходимо почувствовать. Сегодня она страшит вас. Вы ощутили ее могущество и дрогнули. Но завтра – завтра вы встретитесь с ней как с врагом. Завтра вы станете думать о том, как изменить положение дел. Как сражаться с ней. Это ваш долг как христиан. Как мужчин, сказал бы я. Ибо вы возвращаетесь из Лондона, и значит, вы больше не дети.

Последнее утверждение вызывает восторженный вопль, настолько мощный, что удивлены сами вопящие. Даже Томас, стоящий рядом с Чарли, поддается общему настрою и троекратно кричит «ура!». А вот Джулиус, напротив, держится особняком, и это странно. Чарли наблюдает, как тот мнется в стороне ото всех – с замкнутым видом, кусая губы.

Ренфрю не растягивает момент торжества: он утихомиривает учеников, выводит их на платформу, потом за пределы вокзала – туда, где уже дожидается вереница экипажей. После затяжных холодов в воздухе чувствуется оттепель. С запада дует теплый ветер, медленно тает снег, и в лужах отражаются фонари.

Обратно Ренфрю едет не с учителями, а в том экипаже, где сидят Чарли и Томас. Он забирается внутрь и, приподняв фалды пальто, втискивается между ними совсем как подросток – такой же, как они. Остается только подвинуться. Все разговоры тут же стихают. Из-за оттепели дорогу развезло, и лошади тянут медленнее, поскольку каждый оборот колеса требует добавочных усилий. Мягкое покачивание вместе с теплом от недавнего купания убаюкивает юных пассажиров, одного за другим. Чарли, отделенный от Томаса жестким корпусом учителя, не решается перегнуться через Ренфрю и посмотреть, не заснул ли его друг. Он старается увидеть Томаса уголком глаза, но в поле зрения попадают только скрещенные ноги, неподвижно стоящие на полу ступни да вытянутые по бедрам руки. Уже довольно долго со стороны Томаса не заметно ни малейшего движения, и Чарли очень удивлен, когда слышит его голос:

– Дым – это болезнь.

Застигнутый врасплох, Чарли не сразу соображает, что слова друга обращены не к нему, а к Ренфрю и что это вопрос, а не утверждение.

Подобно Томасу, Ренфрю говорит едва слышно, не поворачивая головы и не шевеля руками, которые покоятся на рукояти трости, зажатой между коленями. Чарли посещает странная мысль: наставник сел к ним в экипаж именно для того, чтобы поговорить с Томасом.

– Нет, – говорит Ренфрю. – Дым – не болезнь, как и жар – не грипп. И то и другое – лишь симптомы.