Дым

– Домой тебя точно не отправят. – Чарли говорит так, будто сам в это верит. – Ты ведь только что приехал.

– Наверное.

– Он просто вызовет тебя в кабинет. Доктор Ренфрю вызовет.

– Скорее всего.

– Тебе придется рассказать все, ничего не скрывая.

И затем Чарли говорит то, о чем Томас думает с самого утра, но не смеет произнести вслух.

– Иначе тебя могут не взять на экскурсию.

Томас кивает, но ответить не может: во рту у него разом пересохло.

Экскурсия – только о ней он и слышит с момента прибытия в школу. Это исключительное событие: ничего подобного не случалось почти тридцать лет. Судя по слухам, на возобновлении экскурсий настоял Ренфрю, которому пришлось выдержать яростное противодействие со стороны учителей, родителей и даже совета управляющих. В этом нет ничего удивительного. Мало кто из приличных людей рискнет отправиться в Лондон. Намерение повезти туда школьников кажется странным, а то и вовсе безумным. Звучали предостережения о том, что экскурсия подвергнет опасности всю школу, что ее участники могут вообще не вернуться.

Томасу до сих пор трудно шевелить языком.

– Я хочу ехать, – вот все, что он способен выдавить из себя, прежде чем зайтись в приступе сухого кашля. Но слова не полностью передают его чувства. Ему нужно увидеть Лондон. Мысли об экскурсии – единственное, что поддерживает его все последние недели. Услышав о ней, Томас сразу решил, что его пребывание в школе, наверное, имеет смысл, преследует некую высшую цель. Вряд ли он может точно сказать, чего ждет от поездки в Лондон. Наверное, какого-то откровения. Или объяснения того, как устроен мир.

Кашель сходит на нет, захлебывается в ругательстве:

– Эта сволочь Джулиус. Убил бы подонка.

У Чарли такое честное лицо, что больно смотреть.

– Если ты не сможешь поехать, я тоже не…

Томас прерывает его – мимо шествуют несколько учителей. Они оживленно беседуют, но переходят на шепот, поравнявшись с мальчиками. По лицу Томаса пробегает тень неприязни, за которой вновь следует бледный, тонкий дым. На секунду его язык окрашивается черным, но Томас проглатывает сажу. Если делать это часто, дыхательное горло огрубеет, а миндалины и все, что за ними, начнет темнеть. В классе естествознания есть стеклянная банка с человеческим легким – таким черным, будто его обмакнули в деготь.

– Погляди, как они шепчутся. Им это нравится! Нравится мучить меня неизвестностью! Разве нельзя было сразу все сделать? Сразу вынести мне чертов приговор!

Но Чарли мотает головой, наблюдая за учителями, которые толпятся около дверей.

– По-моему, они говорят не о тебе, Томас. Происходит что-то еще. Я заметил это раньше, когда ходил в привратницкую, чтобы проверить почту. Там был мастер Фойблс. Он беседовал с привратником Крукшенком, что-то выспрашивал. Оба чего-то ждали – кажется, послания. Причем важного. Фойблс выглядел очень взволнованным. Он все время повторял: «Ты мне сообщишь, да? В ту же минуту, как привезут». Словно боялся, что Крукшенк спрячет это – уж не знаю, что именно.

Томас размышляет над сказанным.

– Может, это нужно для экскурсии?

– Не знаю, – задумчиво отвечает Чарли. – Если да, лучше бы его привезли сегодня. Отложив экскурсию, они в конце концов вовсе отменят ее.

С ножом и вилкой он принимается за еду – так яростно, будто мясо чем-то обидело его. Гороховая размазня летит во все стороны. Томас, ругнувшись вполголоса, возвращается к своему обеду. Оставлять еду на тарелке запрещено правилами, это влечет за собой отдельное наказание, словно объедки – свидетельство выделения какого-то невидимого дыма.

Его вызывают после вечерней молитвы.

Посылают за ним не кого-нибудь, а самого Джулиуса. Томас видит издалека, через весь коридор, как тот идет – с ухмылкой на лице, чуть ли не пританцовывая. Джулиус не говорит ничего. Ну да слова и не нужны, достаточно жеста – взмаха рукой от груди, который заканчивается указанием на другой конец помещения. Джулиус изображает официанта, якобы приглашающего Томаса к столу. Потом он идет обратно, очень медленно, держа руки в карманах, и по пути велит младшим ученикам открыть перед ним дверь.

Он делает все, чтобы каждый знал о происходящем.

Томас вынужден идти так же медленно. Он пойман в ловушку и приноравливается к этой неспешной, вальяжной походке, такой, будто в мире нет ни спешки, ни тревог. Этого достаточно, чтобы у него вскипела кровь. Он ощущает дым на своих губах и гадает, видно ли его со стороны. Сейчас рубашка скрыта под темной накидкой, но вскоре эту накидку, конечно же, попросят снять и показать нижнее белье. Томас старается успокоиться и слизывает кончиком языка сажу с зубов. Она такая горькая, что едва не вызывает приступ рвоты.

Чем ближе они подходят к двери доктора Ренфрю, тем сильнее замедляет шаг Джулиус. Мастер этики и дыма – это новая должность, учрежденная меньше года назад. Раньше за все нравственное воспитание отвечал мастер религии: так рассказывал Чарли. Тем временем они оказываются напротив двери. Джулиус останавливается, ухмыляется и качает головой. Потом он идет дальше, чуть быстрее прежнего, и машет Томасу – «не отставай».

Томас не сразу понимает, что это значит. Ему не придется беседовать с доктором Ренфрю. Его не ждет зубоврачебное кресло. Все гораздо хуже. Они направляются в сторону директорского кабинета.

Значит, трибунал.

От одного этого слова ему становится дурно.

Джулиус не стучит, когда они останавливаются перед дверью, и этим озадачивает Томаса, но все быстро разъясняется. Зайдя внутрь, они оказываются не в кабинете, а в помещении вроде прихожей или приемной врача, с двумя длинными скамьями по обе стороны и окнами справа – от них тянет ледяным сквозняком. Кабинет расположен высоко, в одной из башен школы. Внизу тянутся оксфордширские поля: серебристое море замороженного лунного света. Вдали, у ручья, из-под снега торчит одинокое дерево, раздетое догола зимними ветрами. Это ива, ветви которой доходят до самой воды и поэтому попали в ледяной плен. Дрожа от холода, Томас отворачивается и видит, что дверь в коридор изнутри обита толстым слоем войлока. Конечно, для того, чтобы защитить директора от школьного шума. И чтобы никто не услышал твоих криков.

Джулиус встает у следующей двери, негромко стучит в нее – с уверенностью и тактом, приличествующими старшему ученику. Дверь открывается почти мгновенно, и появляется лицо Ренфрю в обрамлении светлых волос и бороды.

– Вы здесь, Аргайл. Хорошо. Посидите. – Потом, заметив, что Джулиус намерен уйти, он добавляет: – Вы тоже.

Ренфрю закрывает дверь, и Джулиус не успевает спросить, зачем ему нужно остаться.

Они сидят на противоположных скамьях: Томас – спиной к окнам, Джулиус – лицом к ним и луне, что дает Томасу возможность рассмотреть его. А ведь Джулиус слегка поник после этого «Вы тоже». Развязность и уверенность в том, что ему принадлежит весь мир, куда-то делись. Похоже, он покусывает губы. Это миловидный молодой человек, вынужден признать Томас, белокожий и темноволосый. Он ждет, когда Джулиус встретится с ним взглядом, и нагибается к нему:

– Не болит? Зуб, я имею в виду.

Джулиус отвечает не сразу, скрывая свои эмоции, в чем он изрядно преуспел.

– Тебя ждут серьезные неприятности, – говорит он наконец. – Я здесь только как свидетель.

Вероятно, так и есть, но все же Джулиус выглядит слегка встревоженным, и Томас не может сдержать торжества по случаю этой маленькой победы. Прошлой ночью они с Чарли, стирая сорочку, заодно попробовали отыскать зуб, но не нашли. Должно быть, Джулиус сам его подобрал, а жаль, получился бы славный сувенир. Но то было вчера, а теперь он сидит здесь с потными ладонями и с трудом изображает спокойствие. Надо ждать. Насколько проще было бы подраться, Томас согласен даже на поражение: кулак в лицо, кровь из носа, мешок со льдом на синяки. Он откидывается назад и с усилием расправляет плечи. Луна – единственный источник света в узкой прихожей. Когда ее закрывает облако, комната погружается во мрак. Теперь Джулиус – не более чем тень, чернее сажи.