Дзен в искусстве написания книг

Из-за этого павильона студия Диснея наняла меня, чтобы я помог придумать план оформления аттракциона «Космический корабль Земля» для тематического парка Epcot, постоянной Всемирной выставки, которая должна была открыться в 1982 году. В одно это здание я умудрился впихнуть всю историю человечества, путешествуя вперед и назад во времени, а потом устремляясь в наше безумное будущее космических путешествий.

Там было все, включая динозавров.

Вся моя творческая активность, все мое развитие, все мои новые работы и новые любови вышли из той первозданной детской любви к чудовищам, которая открылась во мне в пять лет и которую я бережно сохранил и в двадцать, и в двадцать девять, и в тридцать лет.

Если перебрать все мои рассказы, там найдется всего лишь один или два, написанных по горячим следам происходивших со мной событий. Почти всю жизнь я отчаянно сопротивлялся, когда меня посылали куда-нибудь проникаться местным колоритом, «впитывать» нравы туземцев, пейзажи и впечатления. Я давно понял, что не могу мыслить прямолинейно, что почти всю работу по «впитыванию» выполняет мое подсознание и что может пройти много лет, прежде чем на поверхность всплывут впечатления, готовые к использованию.

В юности я жил в многоквартирном доме в мексиканском квартале Лос-Анджелеса. Большинство моих латиноамериканских рассказов было написано через много лет после того, как я переехал из того квартала, за одним, полным ужасов, скоропалительным исключением. Летом 1945 года, сразу по окончании Второй мировой войны, один мой друг собрался съездить в Мексику на старом раздолбанном «Форде V-8» и пригласил меня составить ему компанию. Я напомнил ему об обете бедности, который вынужден был принять под давлением обстоятельств. Он обозвал меня трусом и спросил, почему я до сих пор не набрался смелости отправить издателям три-четыре рассказа, которые прячу от всех. А прятал я их по одной простой причине: я уже пробовал пристроить эти рассказы в журналы и их там не приняли. Но под давлением друга я все же стряхнул пыль с рассказов и разослал их по журналам под псевдонимом Уильям Эллиот. Почему под псевдонимом? Побоялся, что кто-то из манхэттенских издателей мог видеть имя «Брэдбери» на обложках «Weird Tales» и теперь отнесется предвзято к автору «бульварного чтива».

Я отправил три рассказа в три разных журнала, во вторую неделю августа 1945 года. 20 августа один рассказ приняли в «Charm», 21 августа второй рассказ взяли в «Mademoiselle», а 22 августа, в мой двадцать пятый день рождения, третий рассказ купил «Collier’s». В общей сложности мне заплатили тысячу долларов, что соответствует десяти тысячам по нынешним временам.

Я разбогател. Ну, или был так близок к этому, что совершенно ошалел. Разумеется, это был переломный момент в моей жизни, и я поспешил написать редакторам всех трех журналов и раскрыть свое настоящее имя.

Все три рассказа вошли в список «Лучших американских рассказов 1946 года», а на следующий год один из них вошел в сборник победителей литературной премии имени О’Генри под редакцией Хершела Брикелла.

На эти деньги я съездил в Мексику, в Гуанахуато, где катакомбы с мумиями. Это место так меня потрясло и ужаснуло, что я едва дождался, когда мы уедем из Мексики. Мне снились кошмары, будто я умер и обречен оставаться навечно в сумрачных залах мертвых вместе с этими закрепленными на подпорках и проволоке телами. Мне нужно было избыть этот ужас немедленно, и я написал рассказ «Следующий». Тот редкий случай, когда впечатления выплеснулись на бумагу почти мгновенно.

Но хватит о Мексике. Как насчет Ирландии?

Я написал немало ирландских рассказов, потому что, прожив полгода в Дублине, я понял, что у большинства ирландцев, с которыми мне приходилось встречаться, есть самые разные способы как-то справляться с этим ужасным чудовищем по имени Действительность. Можно атаковать его в лоб, на что решится не каждый, можно обойти его по широкой дуге, толкнуть его в бок, сплясать для него, сочинить песню, написать сказку, заговорить ему зубы, наполнить фляжку. Да, это стереотипы, расхожие представления об ирландцах, но все они правдивы, невзирая на их отвратную погоду и никудышных политиков.

Я узнал каждого дублинского нищего: и тех, кто стоит у моста О’Коннела, с их маньячными шарманками, перемалывающими не столько мелодии, сколько кофе, и тех, кто делит единственного ребенка на все племя промокших до нитки попрошаек, так что этого младенца можно увидеть утром на Графтон-стрит, в обед — у отеля «Роял Хайберниан», а в полночь — у реки. Но я понятия не имел, что когда-нибудь стану о них писать. Пока однажды ночью меня не обуяло желание выть и рыдать от ярости, оно подняло меня на дыбы и заставило написать «Отпрыска Макгиллахи», рассказ, родившийся из ужасной догадки и завываний бредущего под дождем, просящего подаяния призрака, которого следовало упокоить. Я посетил несколько древних сгоревших поместий крупных ирландских землевладельцев и узнал историю одного намечавшегося поджога, который так и не состоялся, и написал «Поджог по-ирландски». «Спринт до начала гимна» — еще одно ирландское впечатление, оформившееся в рассказ много лет спустя, когда одним дождливым вечером мне вдруг вспомнилось, как мы с женой бессчетное число раз устремлялись к выходу в дублинских кинотеатрах, расталкивая стариков и детей, лишь бы успеть выбраться из зала до того, как начнут играть национальный гимн.

Но как именно я стал писателем? Начиная со знакомства с мистером Электрико, я писал по тысяче слов в день. На протяжении десяти лет я сочинял, как минимум, один рассказ в неделю, почему-то догадываясь, что однажды настанет день, когда я все-таки перестану себе мешать, и все станет получаться само собой.

Этот день настал в 1942 году, когда я написал «Озеро». Десять лет я все делал неправильно, но из этих десяти неправильных лет вдруг родилась правильная идея, правильное место действия, правильные персонажи, правильный день, правильное время для творчества. Я написал этот рассказ, сидя с пишущей машинкой на лужайке перед домом. Все было готово буквально за час, волосы у меня на затылке стояли дыбом, и слезы текли из глаз в три ручья. Я понял, что впервые в жизни написал по-настоящему хорошую вещь.

Все это время, когда мне было двадцать с небольшим, я жил по следующему расписанию. В понедельник, с утра пораньше, я делал первый набросок нового рассказа. Во вторник я его правил. В среду правил опять. В четверг правил снова. В пятницу выправлял еще раз. В субботу, с полуденной почтой, я отправлял в Нью-Йорк шестой, и окончательный, вариант. А в воскресенье? В этот день я обдумывал все безумные идеи, дравшиеся за мое внимание. Ждавшие своего часа на запертом чердаке, теперь, после «Озера», они уже не сомневались, что совсем скоро я выпущу их на свободу.

Возможно, кому-то покажется, что я работал и жил, как автомат. Но это не так. Такой распорядок задавали идеи. Чем больше я делал, тем больше мне хотелось делать. Ты становишься жадным. Тебя лихорадит. Тебя опьяняет работа. Ты не спишь по ночам, потому что идеи — твои собственные чудовища — рвутся на волю и заставляют тебя ворочаться с боку на бок. Это замечательный образ жизни.

Была еще одна причина, по которой я так много писал: публиковавшие меня журналы бульварного чтива платили от двадцати до сорока долларов за рассказ. В те годы я точно не жил на широкую ногу. Мне надо было продавать, как минимум, по одному, а лучше — по два рассказа в месяц, чтобы мне худо-бедно хватало на хот-доги, гамбургеры и проезд в трамвае.

В 1944 году я продал в журналы около сорока рассказов, но заработал за год всего 800 долларов.

Мне вдруг пришло в голову, что мне есть что сказать по поводу многих рассказов из этого сборника. Например, The Black Ferris («Чертово колесо») интересно тем, что ранней осенью, двадцать три года назад, из этого коротенького рассказа получился сначала сценарий, а потом и роман «Что-то страшное грядет».

«Пришло время дождей» — еще одна словесная ассоциация, сложившаяся из раздумий о жарком солнце, пустынях и арфах, способных менять погоду.