Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране
Шрифт:
Лети, моя песнь, из аула в аул,
Вплетайся в веселый и праздничный гул,
С народом и родиной счастлив акын,
Захваченный радостью старый Джамбул!
[268]
По мере того, как звучание создает чувство единения, оно становится средством борьбы против внутренних и внешних врагов, как и поется в «Песне Джамбула» 1940 года:
Звени, домбра, как смелый зов батыра.
Пусть песня станет острою секирой,
Пусть песня та, что миру дорога,
Когда нависла тучею война.
<…>
Страну я выйду песней защищать.
Та песня, что народу дорога,
Смертельной пулей станет для врага.
Наряду с четко различимыми благозвучными словами и песнями о радости и борьбе в акусматическом мире текстов Джамбула возникает неоформленный, непроизнесенный звук, напоминающий об опасности, угрозе и зле, например в известной песне «Ленинградцы, дети мои!» (1941):
Если б ныне к земле приник,
Только ухом приник Джамбул —
Обрела бы земля язык
И дошел бы сквозь недра гул,
Гул Отечественной войны
На просторах родной страны.
В заполненном поющими голосами и звучащими песнями советском пространстве нет места невероятной коммуникации. Все проникнуто смыслом и пониманием, свободно от материальности слова, так что все национально-языковые формы выражения и различия могут быть преодолены спонтанно — даже за пределами советской империи. Здесь нет зависящего от слова не(до) — понимания:
Если б к нам за этот стол
Сел узбек или грузин
Да друзья из такой дали,
Как далекий Иран и Китай, —
Мы бы радостно приняли их…
Не было б тут непонятных слов.
Именно по причине радиофонной основы советского звукового пространства эти строчки имеют важное значение, так как в них отражается эффект непосредственной коммуникации, распространяющейся на далекие геополитические пространства. Если судить по другим примерам, то эта тенденция распространяется и на вполне интимную сферу частного пространства казахского аула или юрты — как метафоры для обозначения соотношения с географическими просторами Советского Союза:
Какая страна! Сколько светлых чудес
Под юртой высоких советских небес!
Маршалл Маклюэн называл эффекты современной электрифицированной коммуникации общим термином «глобальная деревня» (global village). Под этим термином в данном случае нужно понимать и эффект, формирующий в значительной мере мотивы и нарративы социалистического реализма и устойчиво связываемый в текстах Джамбула с фигурой Сталина, играющего роль настоящего автора этой интимно-советской коммуникации.
— Ь) Дематериализованная, свободная от всех мешающих означающих интимная коммуникация накапливается в текстах Джамбула в форме органически-телесной метафорики, характерной для советской культуры конца 1930-х годов. Так, например, Бугославский в радиостатье предлагает свое видение советской империи и метафорически представляет коллективное тело, в котором течет живительная кровь советской идеи:
Там, где звезды как заря,
Вождь народов Сталин
живет.Силы вливая в жилы страны,
Ясной свечой за нее горя,
Он Москву и казахский аул
Крепко-накрепко соединил.
Схожим образом описывается органическая сила советской идеи в стихотворении «Столица родины»:
Во все концы, во все края
По жилам Родины моей
Все мысли, чувства и мечты
Расходятся от стен Кремля.
Органические образы формулируют смысл и понимание как психофизиологические акты. Не существует больше никакой двусмысленности или оттенков смысла. Для успешной коммуникации нет необходимости в культурно-технических средствах. Смысл и понимание становятся физиологическими, аффективными, эмоциональными явлениями. Тексты Джамбула свидетельствуют именно о такой характерной для советского идеологического пространства коммуникации, только такую коммуникацию они предлагают принять слушателям.
Успешность этой коммуникации одновременно объявляется исключительной особенностью внутренней, эмоциональной языковой функции. Таким образом, можно говорить о так называемых «слепых» текстах[269]. На мотивном уровне «слепые» тексты убеждают слушателя или читателя в естественной, органической компактности и единстве уровней языкового выражения и содержания. Поэтому дискурсивный и герменевтический анализ этих текстов приравнивается к «святотатству» и означает исключение из советского коммуникативного пространства. На поэтическом уровне «слепые» тексты рассказывают о табу их собственной интерпретации и анализа.
— c) В наполненном песнями и звучанием советском коммуникативном пространстве существует также особая форма видения — видения, зависящего от слова. Слово управляет взглядом, и именно от слов исходит неестественное сияние, придающее всему мирскому форму и смысл. Решающим при этом является то, что это метафизическое свечение слов не заслуга самого Джамбула. Как и в остальных коммуникативных актах, о которых рассказывается в этих текстах, источником и целью этого сверхъестественного движения выступает фигура политического вождя:
Песня о выполненной клятве
Светлому Ленину песню свою,
Самую звучную песню я лью.
Солнечный облик его вспоминаю,
Слово лучистое я подбираю,
Слово, рожденное вместе с вождем
И сбереженное в сердце моем.
Песня жемчужине яркой равна,
Поднятой в море с глубокого дна.
Вождь мой, тебе запевает струна,
Облик твой — зарево, взор твой — луна;
Ты пред глазами моими стоишь,
Ты, как гора золотая, горишь,
Тьму и туманы с земли разгоняя,
Светом немеркнущим мир озаряя.
— d) Многочисленные прямые или метафорические указания на язык и коммуникацию, которые мы находим в текстах Джамбула, создают искусственную коммуникацию, не имеющую индивидуальной поэтологической речевой или голосовой инстанции. Джамбул всегда фигурирует как медиальное средство, сравнимое по функции с громкоговорителем. Он лишь усиливает звучание, распространяет песни, голоса и слова, уже завладевшие пространством: