Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране

Сегодня — праздник, с самого рассвета

Поет, звенит нарядная страна.

Священен труд Верховного Совета,

Ему судьба народов вручена.

И я, Джамбул, весельем окрыленный,

Не отнимаю пальцев от струны.

Желаю всем посланцам миллионов —

С народом быть всегда и неуклонно

И оправдать доверие страны.

Благодаря медиальным способностям Джамбула можно услышать голос самого Ленина:

Джамбул слушает Ленина

Твой голос я слышу всегда,

Как будто во мне он возник…

Течет, как живая вода,

Как быстрый и чистый родник…

Выполняя «песенный заказ» народа, певец также выступает как медиальное средство:

Народ призывает, как друг, меня,

Народ уселся вокруг меня.

Чтоб голос мой, как сарыч, парил.

Дети настраивают домбру.

И я раздуваю перо моих крыл

Кто же противиться станет добру?

Народ мой! Исполню просьбу твою!

«Пой», — сказал. И вот я пою.

В приведенном стихотворении примечательна деперсонификация голоса певца, обыгранная орнитологическим стереотипным образом. В той мере, в какой певец воспринимает звуки, заполняющие пространство, резонирует и усиливает их, голос певца отделяется от его тела и царит в пространстве как метафизическая сущность. Деперсонификация голоса повторно подкрепляется нарративом двойственного происхождения певческого искусства Джамбула. С одной стороны, Джамбул является казахским народным певцом, ставшим профессионалом в условиях своей культуры, но потерявшим в уже преклонном возрасте силу голоса и вдохновение под феодально-капиталистическим царским гнетом. Истории его жизни противопоставляется другая, в которой происходит второе рождение певца и то, как он снова обрел свой голос. Сталин-отец, воплощающий в себе высшую культурную инстанцию, вдохновил Джамбула к новому творчеству. Мистическое советское возрождение певца выражается также в традиционном образе омоложения. Примером может служить «Песня о жизни», соединяющая два жизненных этапа певца — время молчания и пробуждение новой поэтической силы голоса:

Преданий храню я немало, поверь.

Судьбы знал змеиное жало, поверь.

Жизнь черными вихрями била в лицо,

Морозом меня обжигала, поверь.

Был скован Джамбула язык, а страна

Без песен его тосковала, поверь.

<…>

Промчались мечтаньями годы, поверь,

И плещут, как горные воды, поверь,

Джамбуловы песни, когда на коне

Встречает он ветер свободы, поверь.

Век ханов пройдя без оглядки, Джамбул

Взорлил на заре к небосводу, поверь!

<…>

Тобой все народы согреты, поверь,

О Родины солнце, Джамбула отец,

Мой Сталин, поэт всей планеты, поверь!

Этот текст показателен в том отношении, что он ставит поэта Джамбула, вынужденного в досоветское время вести жалкое существование на грани молчания, в один ряд с Шота Руставели, Тарасом Шевченко, Абаем Кунанбаевым и другими «классиками» — вплоть до Александра Пушкина. Все они пытались возвысить свой голос, но только Джамбулу удалось попасть в «советский рай» искусства стихосложения. Звуковая составляющая, доминирующая в других текстах Джамбула, в этих случаях уничтожается. Досоветский мир описывается мотивами «путь каменистый», «змея», «песок горючий». В дополнение к этому с помощью педалируемого примечательного повторения «я видел» досоветский визуальный монструозный мир противопоставляется советскому, наполненному голосами и звуками радости:

Я попусту слов не бросаю, поверь.

Но я и по сей день внимаю, поверь,

Поэме, что пел благородный Шота, —

Она до строки золотая, поверь.

Она воспаряла к кавказским снегам,

Звучала в ней грусть, замирая, поверь.

Я видел: в порыве едином, поверь,

Шла Грузии юность к вершинам, поверь.

Стихи Руставели прошли для нее

Путем каменистым и длинным, поверь:

То следом тигриным в нагорных кустах,

То низким туманом долинным, поверь.

Я видел змею, что хотела, поверь,

Обвить свое мерзкое тело, поверь,

Вкруг песни, наполненной дивным огнем, —

Но песня Шота все звенела, поверь!

К народу, в горящую юность веков,

Она неустанно летела, поверь.<…>

Не может, кто сломлен судьбою, поверь,

Смеяться, как мы вот с тобою, поверь…

Трясясь на костлявой верблюжьей спине,

Тарас вел беседу с мечтою, поверь.

Сам скован, бесправен, он видел народ,

Страдавший под царской пятою, поверь.

Тарас был пустыней измучен, поверь.

С ним пели о доле мы лучшей, поверь.

Но слово акына и песнь кобзаря

Песком заносило горючим, поверь.

Откликнулся песнями Пушкин в горах,

Бродя над стремниной по кручам, поверь.

Те песни поэта-титана, поверь,

Абай разглашал неустанно, поверь.

В горах Ала-тау склонялась к ручью

С Онегиным вместе Татьяна, поверь.

Так Пушкин явился к нам в степи, и он

Любимец всего Казахстана, поверь!

— e) В песнях Джамбула пространство советской культуры моделируется как пространство звучащего слова и наделяется соответствующими атрибутами и мотивами. Соотношение голоса и письма отражается в этих текстах особым образом. Всегда, когда речь заходит о традиции стихосложения, к которой относятся тексты Джамбула, на первый план выступает соотношение устной и письменной традиций. Центральное место занимают отсылки к двум ведущим фигурам — Пушкину и Максиму Горькому, представляющим две различные эпохи, к которым восходит поэтическая биография Джамбула. Образ поэта Джамбула возникает как контаминация «поющего» против феодализма Пушкина и воодушевленного советским счастьем Горького. Иными словами, Пушкин + Горький = Джамбул^[270].

Эта генеалогия, повторяющаяся в текстах Джамбула, выражает собой особенности оформления и оценки соотношения голоса и письма. Рассуждая вслед за Платоном или Луманом, можно утверждать, что письмо отличается от устного слова в первую очередь тем, что письмо, являясь графически-предметным порядком знаков, склонно к многозначности. Оно является также «ненадежным» коммуникативным средством, так как не гарантирует успешности коммуникации. Письмо всегда открыто для интерпретаций. Поэтому в текстах Джамбула развивается такой концепт письма, который пытается «очистить» письмо от подобных эффектов. Этот процесс происходит сразу в двух направлениях: с одной стороны, письмо стилизуется под непосредственный субститут голоса, а с другой — основывается как материализованный субстрат, в котором (советское) общество перформативно самоутверждается через заверение согласия и понимания. В советском пространстве языка и звука происходит монументальная сакрализация письма, на основе которой создается и контролируется тотально-тоталитарное коллективное согласие. Обе стратегии — вокализация и сакрализация письма — отражаются в текстах Джамбула в двух противоположных направлениях — как литературный текст, рассказ о силе голоса и звука, и наоборот, как письменно-метафорическая стилизация устных произведений Джамбула.