Джед и кафе

– Не хотел тебя будить.

– И правильно. Иначе бы я очень разозлилась.

– О, ты умеешь злиться?
– дразнил я.

– Ещё как. И по утрам я всегда очень злая. Особенно, когда меня будят. Я должна встать только тогда, когда меня разбудит будильник. И никак не раньше. Когда сестра будит меня раньше времени, я кидаюсь в неё тапками.

– Ну, здесь я тапок не наблюдаю, так что мне нечего бояться.
– проязвил я.

– Не будь так уверен - проговорила она с недоброй моськой.
– Хорошо, что ты меня не разбудил.

– А я вот жалею об этом - сказал я.

– Вот ты какой.

Я нырнул к Доре под одеяло, и обвился вокруг неё своими руками.

– Ты как коала - сказала она.

– Пока ты спала, я уже успел соскучиться.

– Я тоже.

Мои руки ощущают на себе такую хрупкую и худенькую девушку. Несмотря на это, она тяжёлая. "Такие кости" - бурчала она, или что-то типо того. Не могу понять, что же в ней так привлекает. У неё почти нет фигуры. Её футболка, в которой она спала вместе со мной, была не по размерам растянута, болтаясь на девушке как на вешалке. Лицо Панды (хорошо, что она не знает, что я её так называю здесь) отражало какую-то усталость, какое-то отстранённое спокойствие, а так же раздражительность. Дору возмущало практически всё окружающее.

– Хватит целоваться - сказала она, отстраняясь от меня - Тебе следовало бы побриться. Ты меня уколол.

– Уколол только в буквальном смысле - отвечаю я, и не думая переставать целоваться - а это не страшно.

Девушка покоряется мне.

Днём всё происходит как-то не так как ночью. Когда светло, то это просто поцелуи и объятия, а ночью всё это имеет свой вес. Все девушки, которых я знал, по-особому тянутся к нежности по ночам. Это таинственное время пробуждает в них всю внутреннюю сущность. Они становятся нежными и одновременно коварными, выпуская все поводки. Днём такого не случится. Не знаю, почему так.

Но Пандора накрывает нас одеялом. И вокруг вновь становится темно. Она царапает меня, больно вонзая свои ногти в моё тело. Откуда в ней всё это?

Затем Пандора откидывает одеяло.

– Пора вставать.
– Говорит она.

– Может, ещё немного поваляемся?
– спрашиваю я.

– Нет. Всё.

Она садится на кровати, пытаясь дотянутся до своей рубашки. Я мешаю этому.

– Ну-у.
– Промычала она.
– Джед, перестань.

Я схватил рубашку и передал её девушке. Смотрю, как она застёгивает пуговицу за пуговицей. Всё выше и выше.

Я поднялся, чтобы вновь сделать нам кофе. Тот кофе совсем остыл.

Босыми ногами дошёл я до кухни, чтобы вновь поставить чай. Позади слышались шаги Пандоры. "Встала". Её шаги слышались то близко, то совсем далеко. Она суетилась.

– Джед - сказала она.
– Мне нужно дойти до магазина.

– Сейчас сходим - кричу я в ответ - Только, наконец, попьём кофе.

– Нет. Нужно идти сейчас.
– сказала она как-то нервозно.

Я иду в спальню.

– Зачем?
– спрашиваю я.

– Мне нужно срочно - говорит она.
– У меня красные дни календаря.

– А-а, выдвигаемся прямо сейчас.
– Говорю я и ищу взглядом свои штаны. Куда же они подевались? За окном показался небольшой просвет.

Мы идём по улице в поисках подходящего магазина. Ветер играл по нам, как по струнам. Вокруг было достаточно свежо и прохладно.

– Быстро же испортилась погода - говорит Панда, а я с ней соглашаюсь.

Купив то, что нужно, мы покупаем ещё и продуктов. Нужно что-нибудь приготовить на обед. Затем знакомая лестница. Квартира.

– Ну, вот, немного подышали воздухом - говорю я.

– Я совсем не хотела им дышать - говорит Панда. Иногда она напоминала мне маленького ребёнка, который только и хочет, что сделать или сказать что-то наоборот, когда я о чём-то говорю ей.

Она идёт на кровать, чтобы примоститься на ней удобным способом.

– Ну, вот, завтра опять в школу - говорит она усталым голосом.

– Ты не рада?

– Нет, я обожаю детей - сказала она, почему-то злым голосом. Или это было, как обычно сделано назло.

– Я что-нибудь приготовлю - говорю я.

– Иди.
– Говорит Панда.

Она включает телевизор (хоть что-то здесь было) и не реагирует на меня.

Я нашёл свои носки, потому что мои ноги сильно мёрзли от этого пола, и невозможно было ходить. И вот я пытаюсь пожарить мясо, а так же делаю салат. На всё это уходит пару часов. Панда же не шевелится.

– Дора?!
– Зову я.

Ответа нет. Но я знаю, что нужно сказать. Я кричу "Панда". И вот уже вижу перед собой злую ухмылку девушки.

– Как ты меня назвал?!

– Панда, а что?

– Только мама может меня так называть!

– Сегодня я буду твоей мамой, плохая девчонка.

– Тебе только фартука не хватает - говорит она, продолжая ухмыляться.

– Почти готово - говорю я.
– Садись. Я сделаю чай.

Пандора не особо довольная ела то, чем я её обеспечил.

– Ты плохо готовишь - говорит она.
– Говорю прямо, извини.

– Всё хорошо.
– Отвечаю я.

– А вот салат неплохой. Даже очень.

– Хватит всё обсуждать. Ешь - Сказал я, усаживаясь рядом, и глотая кусок за куском. Пандора быстрее меня одолела обед, и быстро прошмыгнула в комнату. Я же остался сидеть и доедать остатки. Ничего в горло не лезло совсем. "Я и не говорил, что я хороший повар".

Сижу несколько минут задумчиво, потом иду к Панде. Её поза не изменилась. Лежит, всё так же, уставившись, только как ни странно, в окно. Телевизор был выключен.

– Ты почему скучаешь?
– спросил я.

– Надоело.
– Говорит мне девушка. Она сидит такая загадочная и необычная. Всё время занавешенная какими-то мыслями. Дождь пытался достучаться до нас по ту сторону окна. Но ему это не удастся. Может, я что-то сказал Панде. Я уже не могу вспомнить наш разговор. Да и нужно ли всё это повторять досконально? На мой ответ у Доры всегда находилось пару грубых и едких замечаний. В этом мы были родня.

Я часто язвил и грубил людям, которые мне нравились. У нас доходило чуть ли не до драки со многими из них, что только отталкивало людей от меня. Они и не понимали, что они мне полюбились. С теми же, кто для меня ничего не значил, я общался равнодушно и без интереса, но они принимали моё молчаливое равнодушие за понимание, всё больше доверяясь мне. А мне их доверие было ни к чему. Я мог им побрезгать.

Ещё одна странность заключалась в том, что меня считали умным, дисциплинированным, расчётливым человеком, когда всё это была лишь инстинктивная маска, чтобы отгородиться от других. Мою неразговорчивость принимали за умение держать себя в руках. Моё спокойствие принималось за мой хорошо воспитанный характер, тогда как внутри я хотел рвать и крушить, настолько я не сходился с тем, что из меня получилось в итоге. Я превращался в двуличного человека, между тем, являясь собой, так как эти манеры во мне укрепились настолько, что я не мог не отрицать в себе этих навязанных качеств. Я забыл о Панде, что я сейчас так крепко сжимаю в своих объятиях. Всё время только я, я и снова я. Как можно столько говорить о себе?