Дженнифер и Ники
Шрифт:
— Как мог бы фотограф, который желает быть допущенным к съемке Пэра Мити… как мог бы такой фотограф заслужить серебряную булавку?
— Я могу рассказать про серебряную булавку, но заслужить ее трудно, и даже если это вам удастся, нет гарантии, что вам будет дозволено то, что строго запрещено другим.
— Кто-нибудь из них удостаивался булавки?
— Вы твердо решили не отступать?
— Джон, тут дело не только в фотографиях. Речь идет об Алэне. Я хочу быть во всеоружии по этому поводу.
Она почувствовала, что отношение Джона к ней меняется.
— Но я не понимаю. Вы
— И с Ники.
— Ники? — он недоумевал. Вы хотите сказать, что они брат и сестра? Но он стерилизован, вы знаете об этом. Их связь не более, чем эротика, без биологических последствий.
— Это не то. Просто я не могу делить его. Я никогда не могла делить с кем-то мужчину.
— Вы пытались?
— Да, с моей сестрой-близняшкой. Мы с ней очень близки, но это не помогает.
Джон Гамильтон грустно покачал головой.
— Это совсем плохо. Никто и ничто не разлучало их с самого детства.
— Я думала, что если я буду фотографировать, если я буду все время рядом, то, может быть, тогда…
— Я понимаю, его голос стал теплее.
— Помогите мне, Джон, — она коснулась его руки.
— Я бы хотел. Вы очаровательны, Дженнифер. И очень упрямы. Право, не знаю, смогу ли я, хотя…
— Почему нет?
— Люди, которые получают серебряную булавку, осведомлены в вопросах секса. Они выработали свое понимание вопроса задолго до того, как пришли к Пэру Мите.
— В общем, я не очень стыдилась своих побуждений, Джон. Можно сказать, что я им следовала.
— Любовные отношения с постоянным партнером не имеют никакого отношения к сексуальной жизни обладателей серебряной булавки, основанной на свободе и воображении.
Шерон стояла у стойки, слушая их. Она не сводила больших темных глаз с лица Джона Гамильтона, как будто боялась, отвернувшись, упустить что-нибудь.
— Женщине нужна помощь, Джон. А не пространные речи.
Это был голос Шерон, но он прозвучал так неожиданно, что Дженнифер показалось, будто в комнате есть еще кто-то.
— Что я должен, по-твоему, делать? — подчеркнуто терпеливо обратился Джон Гамильтон к Шерон.
— Показать ей зеркальную комнату. Посмотрим, будет ли она по-прежнему интересоваться Пэром Митей.
— Зеркальная комната?
Джон Гамильтон объяснил:
— Пэр Митя — большой шутник. Ему наскучило жить здесь, и он приказал оборудовать зеркальную комнату, где он мог бы проверять сексуальный потенциал некоторых своих последователей. Ники и Алэн развлекались в ней, когда он забыл о ее существовании.
— И мы тоже, — добавила Шерон, наморщив нос.
Пойдемте, я покажу вам.
Это была маленькая комната, примерно девять на двенадцать, все стены и потолок которой были зеркальны, а пол из губчатой резины покрыт бархатом.
Дженнифер вежливо взглянула в зеркало. Она была в недоумении.
— Может быть, я несовременно мыслю, но я ничего не понимаю…
— Одна из этих зеркальных стен также является окном.
— Ты имеешь в виду, что люди по ту сторону стены могут все видеть?
— Или записывать на видео то, что тут делается.
— И что я должна тут делать?
— Мастурбировать.
— Прямо так? Ни подготовки, ни музыки?
Он кивнул:
— Согласно
теории Пэра Мити, ты по-настоящему свободен в сексе только тогда, когда перестаешь идентифицироваться с гениталиями. Если бы я попросил тебя сесть и поесть в этой комнате, это не показалось бы тебе трудным заданием. Мастурбация, секс сам по себе, не более неприличны, чем прием пищи. В обоих случаях физиология находит удовлетворение.— Я не считаю, Джон, что я — это мое влагалище. Но я могу решать, кому его показывать.
— Пэр Митя отнес бы этот аргумент к разряду «секс как имущество».
— Не говори, что ты собираешься заставить меня сделать это.
— Попытайся. Тебе придется пройти через худшие испытания, если ты хочешь увидеть Пэра Митю.
Когда дверь закрылась за ним, она минуту стояла в нерешительности. Зеркала отражали ее растерянное лицо. Может быть, тут поможет самовнушение…
Она медленно провела краем своей зеленой шали по ноге, пытаясь представить, кто сейчас за ней наблюдает. Пусть по ту сторону стекла будут Джон и Шерон, тогда все в порядке, в конце концов, она подсматривала за ними на пляже, но только не незнакомые люди. Не видеокамера. Она не хотела появиться мастурбирующей на кабельном канале телевидения.
— Не могу, — призналась она собственным отражениям в зеркалах.
Из микрофона донесся голос Джона:
— Почему нет?
— Это слишком личное. Я могу сделать что-нибудь другое.
— Алэн говорил, что у тебя восхитительная попка. Задери юбку и покажи ее нам.
— Ты хочешь ее видеть? Я покажу ее тебе, но не незнакомцам.
— Просто задери юбку. Представь, что я единственный человек, который видит тебя.
— Я даже не знаю, где ты. Это так жутко.
Она стояла посреди маленькой зеркальной комнаты, стыдливо скрестив руки на груди. Ее глаза были широко открыты, ноздри дрожали. «Я застенчивый человек, — точно говорила она своим отражениям, — публичное раздевание невыносимо для меня».
— Ты обусловлена своим воспитанием. Это не важно. Ты должна освободиться от него.
— Но я не понимаю, почему, показывая интимные места, я могу освободиться от этой зависимости.
— Очень просто. Ты можешь считать, что обусловленность преодолена, если ты можешь при случае показать попку с такой же легкостью и непринужденностью, с какой позволяешь людям смотреть на твой локоть.
Дженнифер с минуту обдумывала его слова и решила, что она не позволит Джону Гамильтону злорадствовать, уличив ее в закомплексованности. Она сняла шаль, держа ее на некотором расстоянии от тела, и обнажила упругие ягодицы с белыми следами от купальника. Она дерзко обвела глазами комнату:
— Довольно?
— Великолепно. Ты не имеешь права скрывать такое чудо природы. Теперь наклонись вперед, чтобы я мог видеть остальное.
Дженнифер зарделась и запахнула юбку. Наглость Джона ошеломила ее, как шлепок по попке.
— Я не стану делать этого, Джон. Я отказываюсь унижаться. Через эту черту я не переступлю.
— Унижение это то, чему учит тебя твоя культура. В моей стране голые тела ничем не отличаются от голых деревьев или голых камней. Не придавай такого значения своей заднице, она есть у всех, не так ли?