Дженнифер и Ники

Вида выключила проектор и включила свет. Ее сережки звякнули, когда она откинула со лба выбившиеся пряди волос. Она принялась со страстной убежденностью объяснять философию своей методики:

— Кэти, ты никогда раньше не видела себя. Ты была очарована, я это заметила. И я не думаю, что женщина может быть хорошей любовницей, если она не испытывает восхищение перед тем, что доставляет ей столько удовольствия. За годы работы с сотнями женщин я пришла к выводу, что причина их сексуальных проблем коренится в том, что они не ладят с собственными половыми органами. Их приучили не смотреть, не трогать, полагаться в получении удовольствия только на мужчину.

— То, чему учим мы, это познакомиться и подружиться со своей щелкой, чтобы научиться любить ее. Когда это будет достигнуто, мы научим вас мастурбировать, — она отхлебнула вина из бузины, — хотя вас и не придется учить тому, что приходит само собой. По сути дела, все, что вам требуется, это разрешение снова вернуться к детской невинности и вспомнить, как вы ласкали себя, пока общество не погрозило вам своим длинным пальцем. А поскольку мы даем вам разрешение мастурбировать открыто, с полным сознанием своего права на этот невинный источник удовольствия, то вы сами будете поражены тем, какую бурю чувств сможете породить в собственной промежности без посторонней помощи. Вот почему мы здесь делаем акцент на независимости. Мастурбация — ключ к полноценной сексуальности, поскольку, как мы только что видели, если вы не можете доставить удовольствие себе, вы не сможете ничего предложить другому. Я надеюсь, что ответила на ваш вопрос, Кэти.

Она откинула назад волосы. В знак признательности Кэти сложила ладони вместе и вежливо поклонилась. Теперь ей было о чем подумать.

— Есть еще вопросы? — спросила Вида, обводя взглядом комнату.

Дженнифер молчала и заговорила, лишь когда Вида вопросительно взглянула на нее:

— Сегодня я пережила много замечательных моментов, но я все еще не знаю, смогу ли я сделать это. Я имею в виду, что мне придется еще перебороть свое отвращение к гениталиям.

— Я рада, что вы высказались, Дженнифер. Мы все знаем вас как замечательного фотографа, и, конечно, по вашей статье в «New Man». В каком-то смысле вы секс-символ Америки. Поэтому если даже вы испытываете затруднения в отношении собственных гениталий, здесь что-то не так.

Все глаза устремились на Дженнифер.

— Я просто подумала, что вы правы. Вот что я хочу сказать. Я мастурбирую, как и все остальные. Но всякий раз мне немножко стыдно делать это. Как будто я обманываю или что-то в этом роде. И я никогда не смотрю на себя.

Ласковая улыбка Виды ободрила ее:

— Продолжайте, для женщины важно сказать об этом.

— Это все. Я фотограф, а не оратор. Все, что, вижу я стараюсь запечатлеть на пленку. Мне трудно объяснить, что это значит, чувствовать, как, играя с собой, ты становишься свободней, но, думаю, это правда.

— Можно попросить вас об одолжении, Дженнифер?

— Пожалуй… можно. — А что ей оставалось делать.

— Сегодня на вечер по плану назначена демонстрация. Вы согласны?

— Согласна что?

— Продемонстрировать. Показать нам, как вы мастурбируете. Идите на стол у окна, — она указала на стол, напоминающий гинекологическое кресло, оснащенное стременами, — и просто позвольте себе расслабиться.

— Я… я не думаю, что смогу.

— Почему же нет? Здесь только мы, женщины. Суть демонстрации в том, что чем больше удовольствия вы доставите себе, тем больше будет поддержка аудитории. Мы все последуем вашему примеру на столе или прямо в зале.

Дженнифер дрожа влезла на стол.

Она боялась, что кто-нибудь засмеется, но женщины молчали, исполненные уважения к ее смелости первой публично проделать то, что все они, за исключением Виды Ланкастер, до сих пор делали лишь в кабинете гинеколога.

Не то чтобы они мастурбировали перед доктором, но когда Дженнифер раздвинула свои восхитительные ляжки и вдела ноги в металлические стремена у основания экспериментального стола, они вдруг припомнили те фантазии, что приходили им в голову, пока врач орудовал своими холодными инструментами.

Они обступили Дженнифер в ожидании, когда она начнет. Ее пальцы нервно бегали по ляжкам, кружили по треугольнику внизу живота.

— Прикоснись к себе, Дженнифер, — торопила Вида, — как ты делала это, когда была маленькой.

Другие голоса присоединились к голосу Виды, и Дженнифер, понукаемая ими, принялась тереть и ласкать свою грудь. Она закрыла глаза и вызвала в памяти образ Алэна, мечтая, чтобы он был сейчас здесь и удовлетворил ее желание.

Продолжая настойчиво массировать места, служившие источниками удовольствия, она забыла о смотрящих на нее людях. Их внимательные глаза и сдерживаемое дыхание отодвинулись и померкли. Она знала, что впервые в жизни она способна лететь туда, куда она хочет. Раньше она мастурбировала, чтобы снять напряжение, секс как таковой имел при этом второстепенное значение. Теперь она обрела нового любовника: себя саму.

Ей предстояло оторваться от земли, отягченной предрассудками, предупреждениями и намеками, и она поднялась, и, пронзая верхние слои стратосферы, она слышала уже только мерную работу машины: стук сердца, шум врывающегося в легкие воздуха, легкую дрожь в животе.

— Давай, Дженнифер, лети, — подбадривала ее Вида Ланкастер, и откуда-то из рокочущей глубины до Дженнифер донеслись голоса других женщин, которые восторженно визжали, когда она снова, снова и снова достигала вершины, всякий раз по собственной воле.

16

— Не хочешь ли ты подарить мне подарок, милашка? — обратилась Дженнифер к невысокому, видимо робеющему мужчине, который нерешительно топтался у двери в спальню. — В конце концов, это наш первый раз.

Мужчина протянул ей две сложенные пополам пятидесятидолларовые бумажки и, когда она взяла деньги, слегка ткнул пальцем ей в ладошку. Она делано засмеялась, потом повернулась спиной к нему, чтобы спрятать деньги в ящик комода. Она была в шелковой юбке и на каблуках.

Мужчина нетвердо держался на ногах, но торчал, подумать только, он торчал! Когда он только вошел в ее просторную гостиную, в квартире на Парк Авеню, где три дня в неделю Дженнифер работала жрицей Афродиты — девушкой по вызову, доступной любому мужчине, она подумала, что с этим мужчиной будут проблемы. Он горел внутренним огнем.

У него было сильное, но страдающее лицо. Он казался полным, но полноту придавали ему хорошо развитые мышцы, а не жир. Он носил дорогой костюм, подобранный, однако, без вкуса и дерзко закрученные кверху усики. Его звали Адам, судя по тому, как он представился, подчеркнуто внятно произнося свою фамилию. Глядя на Дженнифер своими мутными глазами, он сказал, что он армянин, художник, изображающий в абстрактной манере женские тела. Два года он провел один в Вермонтском сарае, переделанном под мастерскую, рисуя воображаемые груди и ягодицы. Это был страстный человек с большими руками, видимо обуреваемый желаниями и старающийся загасить этот огонь крепким брэнди. Он пришел к ней, потому что так долго не был с женщиной, что счел бы жестоким явиться к обычной девушке, не утолив прежде свою долго сдерживаемую страсть.

Услышав, что именно ей выпала подобная честь, Дженнифер понимающе кивнула и повела его в роскошную с огромной ванной, где должен был побывать каждый клиент, прежде чем он попадал в спальню. Он послушно стоял возле раковины, пока она расстегивала ему ширинку и доставала его длинный гладкий член. Она вымыла его с мылом теплой водой, превращая необходимую гигиеническую процедуру в дразняще соблазнительный ритуал. Часто мужчины настолько возбуждались, что кончали прямо в мочалку.

Джон Гамильтон сказал, что для того, чтобы перестать ассоциировать себя с собственным влагалищем, ей следует поработать проституткой. Она должна была стать сексуальным объектом. Секс — свирепая буря, и ей следовало уяснить, что она не более, чем одна из миллионов пылинок, захваченных и унесенных ею, буря определяет и направляет ее движения.