Джентльмены чужих писем не читают

О чем бишь?.. Не связал бы сучонок концы веревочки…

А связал бы (если б интуиции достало), да советника по национальной безопасности, внезапно разбогатевшего и ушедшего в отставку, сюда бы приплёл, да нюхнул бы насчёт наличия дочки у последнего…

И настал бы здец3.14 полковнику Бурлаку!

Эх, риск велик, а отступать-то некуда: впереди Рассея, сто лет её не видеть.

А Интуиции, на самом-то деле, и нету в природе никакой. Как бога или чертей или летающих тарелок. А есть – индукция, то есть, наиболее вероятный результат, полученный на основе неполной информации. Предвосхищение будущего в результате интеграции прошлого опыта, не всегда осознанного.

С этой мыслью военный атташе откинулся в кресле и захрапел на всю ивановскую. Смокинг на нем расстегнулся, бабочка съехала набок.

В пакгауз в одних носках прокрался пятый шифровальщик и прикрыл полковника пледом.

Свет в пакгаузе Григорий гасить не стал, чтобы не тревожить отца родного, а в приемной – погасил, оставив гореть только настольную лампу на столе, сам же улёгся на кожаном диване, сунул локоть под голову и через минуту забылся молодым здоровым сном.

А вот Мещеряков Валерий Павлович не спит. Заперевшись в своей квартире, он, во-первых, допил бутылку джина, от которой его оторвал внезапный вызов на ковёр к начальству, а во-вторых, вынул из какой-то трещины в стене заныканного там барабашку и теперь проверяет его на возбудимость. Ему и так-то всегда мечталось этого Бурлака обуздать, а теперь, после того, как тот вытащил его из постели посреди ночи, наплевав на то, что у него довольно трудный день сегодня выдался и не грех было бы и дать ему отдохнуть, наконец, так вот, теперь это желание стало невыносимым. Барабашка принадлежал ему лично, то есть никому не было известно про оный. Валерий Палыч заныкал его после одной операции в Никарагуа ещё два года назад. Там искали, но не нашли, вследствие чего списали, наплевали и растёрли. Уверен был, что пригодится. В крайнем случае, можно и продать каким-нибудь новым русским – конкурентов подслушивать. На пару квадратных метров московской жилплощади хватит. Но настал момент поважнее.

И никакие сомнения типа «офицерской чести» его отнюдь не мучили, поскольку просил его кое-что в отношении Бурлака разведать по-родственному дядька по отцу, дядя Петя, генерал-лейтенант из второго Главного управления Генштаба. Интересовало дядю Петю, не начал ли резидент ГРУ в стране Маньяне употреблять в речи своей термины, отдающие военно-морским генезисом. Мещеряков, конечно, тут же сообщил старшему родственнику, что Бурлак свой подвал называет трюмом, а дверь – кингстоном, однако понимал, что искать надо что-то более серьёзное. Во всех резидентурах подвалы назывались трюмами, а мареманов среди служащих бывало до трети штатной численности. Предшественником Бурлака на посту командира маньянской резидентуры был контр-адмирал. И ничего.

Теперь нужно было сесть и тщательнейшим образом всё продумать, чтобы не было осечки.

И будет Бурлак у него на крючке, как жирный хитрый ленивый карась из мамкиного пруда в Великомихайловке, что на благодатной земле Белгородчине.

Глава 16. Начало славных дел

Пульс сделался сто пятьдесят. Двести. Шаррршавые ладони вспотели, пальцы сжались в кулаки. Белый столб автобусной остановки в двух кварталах от офиса Гассеты был измазан чем-то красным, будто его поцеловали свежевыкрашенными губами.

Иван круто развернулся и пошагал аккурат в обратную сторону. Дойдя до первого перекрестка, он судорожно повернул налево, затем – направо, и, выйдя на проспект Сеговия, остановил такси.

Дьявол, горячо подумал он, откинувшись на драное сиденье. О, дьябло! Чо ж я делаю-то? Да, застоялся я в стойле, как жеребец стреноженный, блин. Не нужно же было так сразу бежать назад. Чему меня только в экстернатуре учили. Нужно было пройти ещё метров пятьдесят с сонным выражением на мордешнике, потом, скажем, сменить его на озабоченное, медленно-медленно повернуться, поскрести в правой трети затылка одним полусогнутым пальцем, смущенно хекнуть как бы про себя и с озадаченным видом, будто забыв дома нечто важное, удалиться в обратную сторону. Главное – внимания к себе привлекать как можно меньше. И чего, блин, суетиться. Может, это ещё не задание. Может, оне просто меня проверяют. Сидят где-нибудь в неприметной тачке за агавой и выглядывают, как я себя поведу, словив сигнал. А может, до начальству вызывают. Руку хотят пожать. Может, капитана кинули. Хотя это вряд ли. За что мне капитана? За блондинок?

Тут он обратил, наконец, внимание на то, что, сам того не замечая, насвистывает себе под нос “Она идёт по жизни смеясь”. Почувствовав, что багровеет от шеи и выше, он оборвал себя и покосился на таксиста. Таксист, худощавый малый с плоским грубо вытесанным ацтекским лицом, высматривал просветы в потоке автомобилей, несущихся по шестиполосному проспекту, нырял в эти просветы и на Иванов свист внимания как будто не обращал.

Нет, осудил себя Иван. Конспи'ация, батенька, – богиня разведчика. А я её за сегодня уже два раза облажал. Нужно немедля кинуть этой богине… принести какую-нибудь жертву, чтобы она на меня не осердилася.

– Амиго, – сказал он таксисту. – За светофором поворачивай направо.

– К новому рынку? – спросил таксист.

– Ага, к нему.

– Сделаем, – сказал таксист и приник к рулю, решив, что он Шумахер.

Возле рынка Иван вылез из жёлто-шашечного “форда-пикапа”, расплатился, от души накинув сверху, отошёл за ближайший ларёк и проследил за тем, как радостный маньянец, скрипнув тормозами, развернулся и скрылся за углом. Как будто всё чисто на горизонте.

Он постоял на месте ещё минут пять, переминаясь с ноги на ногу и посматривая на часы, будто ждал кого-то. Да, подумал он, всё-таки экстернатура есть экстернатура. Толком его конспирации обучить, конечно, не успели. Обнаружение слежки, отсечение хвостов, уход от наружки, пароли, моменталки, подстава, прикрытие, локализация… да и организация тайников, как позавчерашний опыт показал… – эти премудрости были ему преподаны, главным образом, в теоретическом виде. Даже в факультативном виде. До практических вещей приходится докапываться самому, блин. Например, этот трюк со сменой такси, который Иван затеял, был чистой воды, блин, экспромт.

Собственно, обиды-то нет. Понятно, что его готовили для другого. Для… Для любви. Большаго и светлаго чуйства. А не шпиёнить на улицах. Только где она, любовь-то? Четвёртый год шарю по блондинкам, как урка по чужим карманам, и никакой любви. Сколько можно ждать-то?

Или-таки я дождался?..

Вот уж действительно: что он нам несёт – пропасть или брод, и не разберёшь, пока не повернёшь…

И он, стало быть, завтра-послезавтра, в зависимости от того, что там ему написали на стене в пиццерии El Baluarte de la Independencia [45] , свидится со своим начальством, и, вполне вероятно, оно ему скажет: “Фас!” (почти “Фак!”, хе-хе), и он… ему покажут, кого… словом, настанет кульминация почти уже шести последних лет его жизни, а это что-нибудь да значит, блин!

45

Оплот независимости (исп.)

Кто она, его любовь? Какая она? Всё, что ему пока было о ней известно – это то, что она брюнетка. Степан Иванович зашевелился в штанах, начал расти.

Эй, эй! Надо отвлечься. Здесь неподходящее место для отжиманий. Да и вообще не то место, где можно стоять столбом до бесконечности. Стоять столбом вообще нельзя. Человек, стоящий на месте, на четвёртой минуте стояния даже без оттопыренной ширинки начинает привлекать к себе внимание окружающих. А сейчас нам меньше всего нужно это внимание. Нам со Степаном Ивановичем не до дешёвых разборок с монтерейскими полицейскими. Нас не кто-нибудь – нас Родина на служение призвала.

Иван вышел из-за ларька и, не спеша, направился ко входу в приземистое здание рынка. В этой стороне торговали дарами моря. С прилавков на него, страшно оскалившись, посмотрели круглыми глазами мёртвые рыбьи головы. Ивану сразу стало не по себе. Чудовищные раки – омары – протянули к нему свои перламутровые клешни, будто грозились отомстить Ивану за своих мелких собратьев, которых он в незапамятные годы переловил в речке Чернючке, пожалуй, не меньше самосвала. Занесла его нелёгкая. Иван поспешил выбраться из рыбных рядов и, оказавшись посреди бананов, манго, ауйам и гуайав, перевел дух.

Не'вы, батенька, сказал он себе.

Купив пакет фисташек, он, более не отвлекаясь, прошёл насквозь через весь рынок, нырнул в какой-то боковой выход, спустился по скользким от грязи ступенькам, перешагнул через двух вонючих бродяг, забывшихся в сладком марихуанном бреду, и оказался на стоянке такси. Там в ожидании седоков стояла очередь машин в пять. Первым, разумеется, был жёлтый “форд”, на котором он сюда приехал. Плосколицый водитель в ожидании пассажира, которыми это будничное утро монтерейских извозчиков не баловало, сидел на пятках, прислонясь спиной к радиатору своей “соньки”.