Джесси

– Ну вот, тоже мне – сказочник-загадочник, – в свою очередь в шутку обиделась Марьяна.

Тут заиграла музыка, и на пространство между небольшой сценой, где расположились музыканты, и рядами столиков стали выходить пары.

– Потанцуем? – пригласил Гена.

– Да, – соглашаясь, протянула ему руку, Марьяна.

На школьных вечерах для старшеклассников Гена робел приглашать Марьяну и танцевал больше с Татьяной, так что сегодня они танцевали в первый раз. Ему было приятно вести её в танце, чувствовать под тонким шелком платья гибкую талию, ощущать запах её волос. А Марьяне было спокойно и хорошо рядом с этим высоким, сильным парнем.

– Я люблю тебя, – чуть склонившись, прошептал он.

Марьяна подняла на него сияющие глаза.

– Я тебя тоже, – одними губами, едва слышно ответила она. Сколько любви, искренности и надежды, были вложены ими в эти три слова!

Танец закончился. Возвращаясь к своему столику, оба чувствовали себя чуточку неловко, так, как если бы они целовались в тёмной комнате, и вдруг неожиданно включился свет, и все это увидели. Гена отодвинул стул, галантно помогая ей сесть. Сел сам и до половины наполнил бокалы шампанским; приподнял свой.

– Давай выпьем за тебя.

– И за тебя, – продолжила она, но на этот раз лишь пригубила шампанское. Вновь заиграла музыка, и они опять танцевали, не замечая никого вокруг…

Домой возвращались пешком. На город прохладой опустилась июльская ночь. Дневная суета уступила место ночной тиши. Пустые улицы, гулкие шаги одиноких прохожих… С небес струился серебристый лунный свет. От уличных фонарей на асфальте – длинные светлые дорожки. Тёмные громадины домов с кое-где светящимися окнами. Ночной город прекрасен… Пусть и не первозданной красотой природы, но величием рукотворных сооружений, казалось, заснувших до утра вместе с людьми. Как всегда им не хотелось расставаться и они, обнявшись, еще долго сидели на скамейке под каштаном. Сквозь его ветви им светила луна и только для них далеко в небе мерцали звезды…

Что может быть прекраснее любви? Но вместе с тем, что любовь делает жизнь ярче, красивее, она одновременно и усложняет её. Но сама в себе имеет источник, из которого влюбленные могут пить и взрослеть в этом чувстве, освежаться в нём и побеждать невзгоды. И источник этот – сама любовь. Ещё совсем недавно Гена и Марьяна могли довольствоваться общением друг с другом лишь в своих грезах. А теперь, когда они расставались даже на малое время, – всего лишь до следующей встречи, им казалось, что мир уже не так прекрасен, как когда они были вместе; уже не так радует взгляд небесная синева; и уже солнце не такое яркое и поблекла трава, потеряв свой нежно-зеленый цвет… У любви есть свое бремя, и влюбленные несут его легко. Их не обременяет всегда думать друг о друге, общаться в мыслях, когда нет возможности встретиться, посвящать друг другу все свободное время. В любви это легко, непринужденно и просто. А встреча влюбленных?! Это же целое событие! Гамма чувств, кульминация ожидания! Гена любил Марьяну, Марьяна любила Гену, и казалось, во всем мире нет такой силы, которая могло бы разрушить это чувство. Но есть одна древняя легенда…

На перекрестке трех караванных путей, огражденный со всех сторон высокой каменной стеной, стоял славный древний город. По караванным путям перевозились несметные богатства. С востока величественно переступали верблюды, навьюченные золотом, благовониями и множеством драгоценных камней; со стороны теплого моря везли сладости, шелка и ковры; из холодных стран шли караваны с ладаном, серебром и диковинными мехами. Купцы города вели торговлю, и на его главной площади раскинулся огромный шумный базар, от которого городская казна имела постоянный доход. У всех жителей города была работа и хороший достаток; сироты и вдовы получали положенное им содержание, о его князьях ходили легенды, мужчины города были сильные и храбрые, а его женщинами восхищался Восток. И, когда случалось по этой земле проходить полчищам завоевателей, надежные стены города давали защиту всем, кого набег заставал в пути. И врагам не удавалось одолеть его, ибо защитники города были славные воины.

В городе было достаточно продовольствия, чтобы выдержать даже самую длительную осаду. А вода в него поступала из озера, находящегося в горах, по трубам, зарытым глубоко в землю. И это была великая тайна, о которой знали лишь пятеро мудрецов. И вот однажды, в ту пору, когда со смоковницы опадает цвет и становятся заметны крошечные зеленые завязи плодов, караванные пути опустели. Это означало лишь одно: из степей к городам, утопающим в зелени садов, движется многочисленная свирепая орда. Разрушая и грабя все на своем пути, завоеватели доходили до моря, потом поворачивали в сторону плодородных долин, орошаемых двумя большими реками, доходили до гор и уходили с добычей обратно в бескрайнюю степь, чтобы рассеяться в ней кочевыми родами. И вновь собраться в огромное войско, когда Великий Хан пошлет своих вестников, которые полетят по кочевьям на вороных скакунах, созывая всех в Большой поход.

Но на этот раз в стане кочевников был старший сын одного из мудрецов, знавший, – как наследственную тайну, о трубах, проложенных под землей к озеру. Одержимый тщеславием, он сам пришел к хану и, за обещание сделать его главным визирем города, открыл великую тайну. Лазутчики нашли озеро и отравили его. Сила яда проявилась не сразу, и люди ещё несколько дней пили смертоносную воду. Наконец яд начал действовать, и все жители непобедимого града умерли в один день. И враги без боя завладели несметными сокровищами города, разрушили и сожгли его до основания… А на пепелище колдун орды принес в жертву черного козла и произнес проклятие на это место, чтобы город никогда не был восстановлен. Сыну же мудреца хан велел отрубить голову, а тело выкинуть за стан.

– Если ты предал отца и свой народ, то предашь и меня! – сказал он и отпихнул его ногой, когда тот бросился перед ним на колени, умоляя о пощаде.

Может быть, этот город – прообраз многих и многих отношений, в которых были выложены надежные стены, да и всего другого было достаточно, чтобы они не разрушились. Но в самый главный источник, которым является любовь, вошло нечто отравленное, и погибла жизнь, оставив голые, теперь уже никому не нужные стены…

Перед Новым годом Гена в очередной раз проходил необходимый курс лечения и, как обычно, пролежал в больнице две недели. Зима выдалась как никогда тёплая и на улице стояла самая неприемлемая погода – морозная слякоть. Поэтому большую часть времени больные проводили в палатах. В палате, в которую определили Гену, кроме него лежало еще два человека: болезненного вида мальчик лет двенадцати с редким именем Иннокентий, которого, впрочем, полным именем называла только посещавшая его мама, а все остальные проще – Кеша, и худощавый, подвижный мужчина лет сорока, звали его Леонид. Кеша должен был лечиться в детском отделении, но там не было мест и его временно определили в палату к взрослым. Все свободное от процедур время он рисовал, устроившись за прикроватную тумбочку, не замечая никого вокруг и полностью погрузившись в мир своих художеств. Опять потянулись тягостные больничные дни, отдушиной которых было время с четырех до шести вечера – часы приема посетителей. Марьяна приходила каждый день. Гена заранее спускался в холл, садился на диван и, когда она входила с улицы в вестибюль, не мог налюбоваться ею. Черные сапожки плотно облегали её стройные ноги; узкое пальто темного цвета с воротником из светло-серого песца оттеняло стройную фигуру; белая вязаная шапочка подчеркивала свежесть и красоту её лица. Она была необыкновенно мила и восхитительна! Он шел ей навстречу, целовал в холодные с мороза щёчки и, если бы захотел выразить своё восхищение ею, у него не хватило бы слов, потому что таких слов не существует. Леонид не раз видел их вдвоём в зале. И как-то раз, в один из вечеров, перед тем, как Гена должен был уже выписаться, спросил:

– Гена, эта красавица, которая приходит – твоя девушка?

Гена не был расположен разговаривать о своих отношениях с Марьяной, тем более – с малознакомым человеком; и он знал, что любой его ответ повлечет лишь следующий вопрос. Но и обижать Леонида молчанием или же резким ответом ему не хотелось. Поэтому решил, что будет отвечать односложно «да» или «нет», и вскоре разговор иссякнет сам собой.

– Да, Леонид, это моя девушка. – По его голосу можно было без труда догадаться, что на эту он продолжать разговор не хочет. Но Леонид словно не заметил этого.

– Очень красивая… – словно для себя проговорил он и спросил вновь: – Слышал, ты спортом занимался?

– Немного.

– Извини, что спросил… Я знаю твою историю – медсестра рассказала. У нас с тобой есть кое-что общее: я тоже спортом занимался. В футбол играл, – продолжил Леонид и спросил, сколько было лет Гене, когда у него случилась травма.

– Семнадцать недавно исполнилось, – ответил Гена, уже догадываясь, что, хочет он этого или нет, но сейчас ему придется выслушать историю Леонида. И поймал себя на том, что разговор потихоньку начинает интересовать его. В больницах так бывает часто: люди, объединенные недугом, рассказывают порой друг другу про самое сокровенное, зная, что брат по несчастью поймет, выдержит и, если нужно, поддержит. И такая исповедь, облегчающая душу, кому-то бывает просто необходима.

– Ну, я-то постарше был, год как из армии демобилизовался… – погрузился в воспоминания Леонид. – И уже во второй лиге в основном составе играл, а в новом сезоне приглашали в первую. А это уже почет, привилегии, деньги, да и вообще – футболист первой лиги может уверенно сказать, что в жизни он состоялся и как личность, и как спортсмен. Да только я до первой-то не дотянул. Отборочный матч, помню, был… У противника в защите игрок стоял: два на три, как говорится, Лось кличка; если кто схлестнется с ним на поле, до конца игры хромать будет – к бабке не ходи! А ему хоть бы что. Танк – одним словом, не человек. А я в нападении по правому краю бегал. Получил мяч и погнал к воротам, чтобы в штрафную навесить. Смотрю, а на меня Лосяра этот прет, аж пар пускает. И знал ведь, что нужно раньше передачу сделать и с ним не зацепляться, да не успел. Помню только, что искры из глаз посыпались, да боль дикая в ноге, вспышкой. В общем, с поля меня на носилках вынесли, и больше я на него уже не выходил… Такая травма как у меня – для футболиста тьфу и растереть: ушиб голени. Наверное, нет такого игрока, с которым бы не случалось нечто подобное. Но у меня белокровие обнаружили. Врач сказал, что самые распространенные причины этому – плохая экология либо облучение. Ну, думаю какая такая экология? Живу там же, где и все живут, под облучение вроде тоже не попадал. А потом случай армейский вспомнился – я в ракетных, стратегического назначения служил. На учениях у нас что-то произошло. Поначалу-то нам сказали, что, мол, ничего страшного, авария незначительная. Химвойска подогнали, палатки для дезактивации растянули. Все мы через них прошли: помылись, новое бельё нам дали, обмундирование… В общем, все как положено. Радовался ещё тогда – сапоги новые получил… Потом уже в части кровь на анализ сдали. Но командир полка на общем построении уже другое сказал: что так, мол, было задумано по сценарию учений – будто наша часть попала в зону ядерного удара. Я как вспомнил это – сослуживцам письма написал: так, мол, и так, все ли у вас в порядке? Они ответили – у них все хорошо. А чуть позже еще одно письмо получил от армейского приятеля. Он писал, что с ним лично проблем никаких, а вот с его земляком, он тогда тоже с нами на полигоне был, случилась такая же болезнь, как и у меня. Я в военкомат – так, мол, и так: хочу узнать, что тогда на полигоне произошло. Там мне популярно объяснили, чтобы я интересоваться этим перестал, если приключений на свою задницу не хочу нажить, а лучше бы лечился… Ну, в общем, очень доходчиво объяснили, что могу на зону за свое расследование загреметь, по какой-то там статье – чуть ли не за измену Родине. На том я и успокоился, тем более врачи обнадежили, что случай, мол, у тебя не пропащий, и надежда на выздоровление есть. Да только это поначалу так было, а потом… – Леонид обреченно махнул рукой. – Это я ещё внешне креплюсь, а внутри – развалина развалиной.