Джон и Дэйв и Храм Кс'аль'наа''тхутхутху

Обезумев от ужаса, я рванул её к себе, но нам было некуда деваться. Джон орал:

– МАТЬ ТВОЮ! Дэйв! Мать твою! МАТЬ ТВОЮ!

Эми вытянула крестик, и человек-тень двинулся прямиком на него, поглотив руку. Тошнота подступила к горлу, когда у меня на глазах её рука растворилась и исчезла, а цепочка бесшумно приземлилась в лужу грязи. Она отдёрнула культю: левая кисть исчезла навсегда. Стоп, нет – просто помутнение рассудка в панике – конечно же, Эми потеряла руку давно, в автокатастрофе.

Я поднял мехопушку. Мозг отказывался соображать.

Я схватил Эми за руку и сжал изо всех сил. Я закрыл глаза.

За секунду до того, как я нажал на спусковой крючок, в мыслях возникло лицо. Это был лик, который пришёл бы на ум трём четвертям американцев, окажись они в критической ситуации. Бородатое лицо, рождённое воображением давно забытого итальянского художника – лицо типичного еврея со Среднего Востока. Я вдруг вспомнил о двух дюжинах чудовищных телепередач, которые мои приёмные родители заставляли меня смотреть в записи на кассетах, где в финальной сцене главный герой всегда поворачивался к камере со словами: «Я знаю, что нам поможет! Христианская вера!».

Что ж, их установки сработали. Когда ужас вытеснил все остальные мысли в голове, я обратился к знаменитому лику, и единственным, что я смог представить, было изображение с картины – той самой ублюдочной картины Элвиса-Иисуса, которая висела на стене у меня в комнате. Видимо, сжав руку Эми, я породил некое подобие цепной реакции: уверен, мы оба представляли себе одно и то же лицо.

Я открыл глаза.

Я нажал на спусковой крючок.

Луч белого света вырвался из механизма в моей руке.

Белизна сгустилась в некую фигуру. Небольшую.

Квадратную.

Внезапно перед нами воспарила эта дебильная картина из моей комнаты.

Картина развернулась, обратившись к тёмным легионам. Глаза картины горели белым огнём. Она открыла рот и извергла нечеловеческий рык.

Нарисованный Иисус повернулся к человеку-тени, забравшему руку Эми. Из его глаз вырвались лучи белого лазера.

Человек-тень взорвался.

Глаза снова загорелись и дали залп. Второй человек-тень покинул этот мир.

Картина развернулась в воздухе и устремилась в нашу сторону. Мы кинулись на землю. Картина гудела у нас над головами, и Джон закричал:

– СОРТИРЫ! БЕЖИМ К СОРТИРАМ!

Действительно – картина вела нас к кабинам биотуалетов.

Белые лучи стреляли направо и налево, пронзая тьму и прорезая проход рядах теней.

Мы побежали к третьему сортиру – тому самому Сортиру, который работал как дверь.

Путь к кабине преграждал человек-тень – похоже, он охранял вход.

Нарисованный Иисус направился к человеку-тени и залетел ему за спину. Он заревел, как зверь, и широко разинул рот. Картина устремилась на человека-тень, и Нарисованный Иисус откусил ему голову.

Тело человека-тени растаяло, как облако дыма из выхлопной трубы. Я прошёл сквозь его остатки и схватил металлическую ручку сортира.

Я зажмурил глаза и снова попытался сконцентрироваться. Каким-то образом я знал, что мне необходимо представить место нашего назначения.

Я открыл глаза, рванул дверь и ввалился внутрь.

Яркий солнечный свет. Никакого дождя. Я стоял на асфальте. Я огляделся по сторонам, щурясь от солнца, и с облегчением обнаружил, что мы снова у школы. Передо мной стоял Джонов «Кадди», всё так же припаркованный на гостевой стоянке.

Я вышел из задней двери «Библиобуса» – того самого, за которым мы припарковались. Через открытую дверь виднелись полки, заставленные детскими книгами с мультяшными обложками. Я чуть не обосрался, когда из ниоткуда появились Джон и Эми.

Джон выбрался из автобуса, показал рукой за спину и сказал:

– Когда напишут новую Библию, эта хрень должна быть там!

– Ну хоть дождь прекратился, – заметил я.

Джон с видимым замешательством посмотрел на прояснившееся небо. Он глянул на часы и побежал к «Кадди». Сунул голову в салон, проверил приборную панель и тихо выругался.

Он подбежал обратно и сказал:

– Уже почти десять!

– Что?

– Мы потеряли время! Когда проходили через дверь! Ты где-то накосячил.

Я повернулся к школе. В здании было полно детей. Я выдохнул.

– Хорошо, пошли.

Я направил мехопушку в воздух и поспешил к парадной двери. Я открыл дверь, увидел коридор, увешанный мультяшными хэллоуинскими декорациям, и по телу разлилась волна облегчения.

Джон сказал:

– Вперёд и налево. Там дверь в подвал, она всегда закрыта. Придется взломать замок.

У нас за спиной закричала женщина.

Мы все разом обернулись и увидели непомерно толстую светловолосую женщину, стоявшую в дверном проёме школьного кабинета. Поначалу я не понимал, почему она кричит, пока не глянул вниз: мои штаны были вымазаны грязью, а у Джона вокруг живота была обёрнута окровавленная футболка; мы все были мокрые, со спутанными волосами, слипшимися у круглых от ужаса глаз, а я держал за хвост нечто, похожее на металлического дикобраза.

Женщина выкрикивала мужское имя – скорее всего, звала охранника, которого упоминала предыдущая женщина, прежде чем попыталась нас убить.

Мы не стали дожидаться охранника. Джон достал нож, вставил лезвие в щель и принялся выделывать махинации, которые, я уверен, никогда бы не открыли ни одну дверь.

В коридор вбежал охранник – мужчина, каким-то непостижимым образом ещё более жирный, чем позвавшая его учительница.

– Эй! Что вы там делаете? Сэр!

Охранник медленно направился к нам. С каждым шагом ключи у него на поясе звякали, как бубен.

– Стойте, стойте! – обратилась к нему Эми, но охранника это не остановило. Он обхватил Джона мясистой рукой и оттолкнул от двери в подвал. Они вцепились друг в друга: охранник заключил Джона в неуклюжий шейный захват и требовал сдаваться. Джон вытянул руку к его ремню, и связка с ключами лязгнула о пол.

Джон высвободил шею из захвата – волосы превратились в сущий бардак. Он бросился бежать по коридору, оглядываясь назад и вопя: «Я СОБИРАЮСЬ УСТРОИТЬ СТРЕЛЬБУ В ШКОЛЕ! Я ПОШЁЛ!»

Охранник колебался: стоит ли ему оставить меня и Эми или позволить Джону уйти. Он шагнул за Джоном, затем развернулся и глянул вниз, на мехопушку. Я попытался состроить невинное выражение. Эми сказала: