Джулия
Шрифт:
— Знаешь, годы идут, — словно оправдываясь, ответил Армандо, — а жизнь не устроена — ни дома, ни семьи, вот я и решил… — Не договорив, он опустил голову и уставился на носы своих ботинок.
Кармен протянула ему руку.
— Прощай, Гордон, нам пора.
В его легком быстром рукопожатии она почувствовала скрытый зов и одновременно безнадежность, словно его мечта навсегда останется только мечтой.
— Ты еще хранишь ту губную гармошку? — очень тихо спросил он.
— Конечно, — ответила она, и Армандо смутил ее равнодушный,
— Фотографию? — непонимающе переспросил он. — Какую фотографию?
Прошло столько лет, столько воды утекло! Может ли он помнить все, что было в далекой молодости?
— Неважно, — махнув головой, бросила Кармен и, освободив руку, взялась за руль, нажала на педаль и рывком тронулась с места.
Убальдо Милкович с Джулией, быстро простившись с Армандо Дзани, бросились ее догонять.
Усадив дочь с внучкой на скамейку в зале ожидания второго класса, Убальдо направился в бар, чтобы выпить чашечку кофе с коньяком и поболтать со знакомыми носильщиками.
Кармен рассеянно смотрела перед собой, стараясь подавить в себе воспоминания, столь неожиданно всколыхнувшиеся в ее душе. Она была сердита на себя за то, что не сдержала чувств перед человеком, давно и навсегда забывшим ее.
— Ты имела в виду Армандо Дзани, когда говорила мне, что ни один мужчина не стоит того, чтобы всем жертвовать ради него? — неожиданно спросила ее Джулия.
Кармен не ответила. Она боялась, что если произнесет хоть слово, не сможет удержаться от подступивших к горлу рыданий.
Джулия еще там, у светофора, поняла: между матерью и Армандо Дзани раньше что-то было. Может быть, давно, в молодости, она питала к этому человеку какие-то чувства, вроде тех, что она, Джулия, питает к Гермесу? А может быть, Джулия даже смутилась от такого предположения, — партизан Гордон однажды поцеловал Кармен, как Гермес ее… Джулии стало стыдно собственных мыслей, тем более что мать своим безупречным поведением никогда не подавала повода для подобных предположений.
— Армандо Дзани — твой отец, — тихо и точно через силу произнесла Кармен. Это признание стоило ей огромных усилий.
— Армандо Дзани — мой отец, — прошептала ошеломленная Джулия, до которой все еще не доходил смысл сказанного.
— Ну что же ты? Скажи все, что ты обо мне думаешь, не стесняйся! — В голосе Кармен звучала боль.
— Ой, мамочка! — Джулия бросилась на шею Кармен. — А он знает?
— Надеюсь, что не знает и никогда не узнает, — ответила Кармен, и в эту минуту объявили о прибытии ее поезда.
На перроне, целуя мать, Джулия шепнула ей на ухо:
— Я тебя очень люблю.
Поднявшись по ступенькам и взяв из рук отца чемодан, Кармен скрылась в вагоне. Напрасно дочь и отец смотрели в окна, надеясь, что Кармен помашет им на прощание, — она положила вещи на сиденье и быстро прошла в туалет. Когда поезд тронулся, она
безудержно рыдала.В течение нескольких дней после материнского признания Джулия была сама не своя: ее одолевали самые противоречивые чувства, но постепенно она начала успокаиваться. Что ж, жизнь продолжается, хотя и с новой точки отсчета. Зато она знает теперь правду о своем рождении, знает имя своего настоящего отца, и ей надо только привыкнуть к неожиданному повороту судьбы и обрести новую опору.
Как-то после обеда они с дедом решили покататься на велосипедах. Убальдо Милкович заметил, что Джулия стала прежней: к ней вернулась ее природная веселость, она от души радовалась прогулке. Проехав виа Эмилия до конца, Джулия обернулась и спросила:
— Поворачиваем назад?
— Ты устала? — спросил, в свою очередь, Убальдо.
— Нисколечко.
— Тогда давай заедем в одно место.
— В какое место?
— На виллу маркизы Манедори Стампа.
— Зачем?
— Маркиза хочет, чтобы я взял на дрессировку ее английского сеттера.
Они свернули на шоссе Виньолезе и, проехав по солнцепеку несколько километров, очутились перед огромными коваными воротами, за которыми их встретили тишина и прохлада. Длинная, обсаженная тополями аллея привела их к вилле — ярко-желтому, утопающему в зелени зданию.
Неожиданно Убальдо Милкович свернул на боковую тропинку, и Джулия удивленно спросила:
— Разве нас не ждут на вилле?
— Нас ждут на псарне, а она в самом конце сада, за конюшней.
Пришлось проехать через весь сад, наполненный ароматом цветущих лип, пока, наконец, у заросшей шиповником стены Джулия не увидела клетки с собаками. Пожилой сгорбленный человек, размешивавший в чане еду для своих подопечных, увидев гостей, с дружеской улыбкой двинулся им навстречу. Его морщинистое, заросшее черной щетиной лицо было смуглым от загара, и на нем из-под нависших кустистых бровей сияли ослепительно голубые глаза.
— Ты за сеттером?
— Да, — ответил Убальдо, прислоняя к стене велосипед. — Где новобранец?
Собаки при виде старого знакомого радостно заскулили и завиляли хвостами.
— Сначала познакомь меня с синьориной, — сказал служитель. — Она твоя помощница?
— Нет, внучка. Хоть ее и угораздило появиться на свет в Милане, Модена для нее — родной город. Познакомься, ее зовут Джорджо.
— Джорджо? — удивился служитель. — Я думал, это мужское имя.
Он снял шляпу, и Джулия заметила, что у него большие оттопыренные уши.
— Очень приятно, синьорина, — сказал служитель с поклоном, — позвольте представиться, я Лето.
— А я Джулия, — пожимая протянутую руку, ответила Джулия.
— Его так зовут не только летом, а круглый год, — пошутил дед, и все весело засмеялись.
— Сеттер с хозяйкой, она велела, чтобы ты зашел к ней, — с лукавой усмешкой сказал Лето и указал в направлении конюшни.