Джулия
Шрифт:
Джулия не могла произнести ни слова, поэтому молча кивала. Она так и лежала с закрытыми глазами, боясь, что иначе исчезнет это радужное разноцветье, которое вспыхивало и гасло перед ее внутренним взором, как звезды в дедушкиной песне. Увядающие розы на дальнем берегу моря не вызывали у нее в эту минуту щемящей нежности, потому что ее неясные детские мечты обретали реальные очертания. «У тебя будет изумительная грудь, — шептала Заира, — но не забывай ходить прямо, расправляй плечи. Когда тебе исполнится восемнадцать, как мне сейчас, твои грудки будут просто объедение!»
Они лежали на узкой кровати, зажатой
Джулия с опаской принялась гладить соски Заиры. «Ничего ты не умеешь!» — недовольно сказала Заира и встала. Она накинула халатик, взглянула на часы и сказала Джулии: «А теперь исчезни. Скоро вернется мать, она ничего не должна знать об этом. Не забудь, это наш с тобой секрет, никому ни слова». Заира разговаривала с ней, как с несмышленышем, но Джулия видела и понимала больше, чем могло показаться на первый взгляд. Ей нравились тайные игры, в которые с ней играла Заира, но она осознавала, что совершает грех, хотя, что такое грех, толком не знала.
Гораздо позже, когда она ждала Джорджо и ее грудь начала наливаться молоком, она с ужасом и чувством стыда вспомнила давнюю историю. После родов она пыталась кормить сына, но молока у нее было мало, голодный Джорджо плакал, нетерпеливо хватал грудь, причиняя ей боль, и в конце концов она перевела его на искусственное питание. Первое время после этого грудь была твердой как камень. Казалось, она ни для чего не была пригодна — ни для материнства, ни для любви. Прошло несколько месяцев, прежде чем грудь помягчела и Джулия перестала избегать ласк Лео. Сейчас прикосновения Гермеса вызывали у нее похожее чувство.
— Ты не слушаешь меня, — донесся до нее голос Гермеса. Он улыбался, слегка наклонив голову.
— Я все слышу, — соврала она.
— Тогда показывай.
— Что?
— А говоришь, что все слышишь. Я попросил тебя показать грудь.
— Нет! — вырвалось у нее.
Она забилась в угол дивана, подняв колени до самого подбородка, словно и впрямь готова была защищаться до последнего.
— Я должен посмотреть, Джулия, не упрямься, — терпеливо уговаривал ее Гермес.
— Но у меня все в порядке! — с отчаянием в голосе воскликнула она.
— Тем лучше, я хотел бы в этом удостовериться.
— Каким образом?
— На ощупь. И не бойся, пожалуйста, это будет чисто профессиональная пальпация, говорю тебе, как врач.
Джулия покорилась, хотя для этого ей пришлось мобилизовать всю свою волю.
— Ну, что скажешь? — со страхом спросила Джулия.
— Скажу, что все замечательно, — с облегчением ответил Гермес, который и впрямь казался очень довольным. — Ты не забыла, что завтра тебя ждут в больнице, чтобы начать курс радиотерапии?
— Значит, все-таки я остаюсь больной? — Джулия сникла, как марионетка, которую перестали дергать за веревочки.
— Да сколько же можно долбить
одно и то же! — взорвался Гермес. — Я сто раз тебе объяснял, что радиотерапия — это профилактика, гарантия, что не будет рецидива. Никогда.— А может, еще немножко подождем? — несмело спросила Джулия. — Пусть сначала закончатся твои неприятности, а потом…
— Ничего мы ждать не будем, — сердито перебил ее Гермес, — ты сделаешь так, как я сказал.
Неожиданно Джулия успокоилась. Перед ней снова был ее царь и бог, решительный, властный, уверенный в себе профессионал, которому она готова была подчиниться с радостью, забыв о страхах и сомнениях, мучивших ее последние дни. Ее мысли прервал телефонный звонок.
— Амилькаре Чезена подал в отставку, — сообщила Елена Диониси. — Похоже, Гермес, у тебя на небе есть ангел-хранитель.
Ангел-хранитель действительно был, только не на небе, а на земле, и звали его Армандо Дзани. Ни Елена Диониси, ни Гермес не знали о его существовании, Джулия же знала, но молчала.
Глава 4
Марта возникла из облака пара, висевшего над розовой мраморной ванной, как Афродита из пены, и, подойдя к умывальнику, взяла с полочки гребешок и маленькие ножницы. Накинув на плечи пушистый махровый халат, она включила фен и направила струю горячего воздуха на треугольник в низу живота, такой же ровный и аккуратный, словно ухоженная клумба в итальянском садике. Подрезав несколько слишком длинных волосков, она вспушила гребешком густую светлую поросль, потом сбросила халат и принялась растирать тело лосьоном, особенно тщательно массируя локти, колени и икры. Все это время она думала о молодом репортере, приехавшем сюда, в Сен-Мориц, в поисках очередной великосветской сенсации. Этот шустрый сообразительный журналист понравился ей, к тому же он мог оказаться ей полезен, поэтому Марта решила им заняться.
Оглядев себя в большое зеркало, она осталась довольна: для сорокавосьмилетней женщины фигура идеальная, тело молодое, на коже ни одной складочки, вот только живот начал терять эластичность, и ежедневная гимнастика уже не спасает, так что впереди у нее еще одна операция. Годы, как ни борись с ними, все-таки берут свое.
Марта, если задумывала что-то, то обязательно добивалась своего. Ее не могли остановить непредвиденные обстоятельства или осложнения. Кроме того, она не брезговала никакими средствами в осуществлении своих планов.
Решив, что Теодолинде сейчас ребенок не нужен, она, узнав о беременности дочери, заставила ее сделать аборт. Столь же решительна она была и в осуществлении мести своему мужу Гермесу, оставившему Марту после того, как он застал ее в объятиях другого. Вот она, благодарность! Она столько для него сделала, вытащила из застойного болота, помогла добиться успеха, а он ее бросил!
Марта надела облегающее платье из черного тяжелого шелка, привела в порядок свои густые золотистые волосы, вставила в уши бриллиантовые серьги и защелкнула на запястье браслет, тоже с бриллиантами. В зеркале отражалась молодая элегантная дама с красивым лицом и безгрешной улыбкой на устах. Это очаровательное создание обладало железной хваткой, эта изящная, сверкающая бриллиантами особа всегда добивалась своего. Сейчас она тоже добилась своего и была очень собой довольна.