Джулия

Дважды за время операции сердце Теодолинды останавливалось, и дважды Гермес массировал его собственными руками, заставляя вновь сокращаться и перекачивать кровь. Гермес вспомнил, как однажды сорвал с лица маску и бросил на пол скальпель после неудачной попытки реанимировать остановившееся сердце. Нет, с дочерью такого не должно случиться!

В вестибюле больницы Джулия сидела уже пять часов, дожидаясь окончания операции. Это она нашла его и привезла в больницу, это она сообщила ему страшную весть. Только один раз она покинула на несколько минут свой пост, чтобы позвонить Джорджо, а потом снова вернулась к дверям хирургического отделения и застыла на лавке в скорбном, почти безнадежном ожидании.

Здесь и нашел ее Гермес. Стянув с головы шапочку, он сел рядом с Джулией и тихо сказал:

— Она жива.

Ничего более определенного он не мог ей сейчас сообщить. Взяв безжизненную руку Джулии, он поднес ее к губам и поцеловал.

— Поезжай домой, отдохни, — настойчиво сказал он. — Завтра позвоню.

Джулия не стала спорить и отправилась домой, а он пошел в отделение реанимации, куда поместили Теодолинду после операции. Когда он еще учился в университете, один преподаватель говорил, что работа в реанимации, как, впрочем, и в экстренной хирургии, требует высочайшей профессиональной подготовки и сплоченности всего персонала. Там уж никого не обманешь, сразу видно, кто чего стоит.

Теодолинда лежала на специальной кровати, опутанная трубками и проводками, обеспечивающими искусственное дыхание, контроль за артериальным давлением, работой сердца и мозга. Мониторы регистрировали малейшие изменения в ее организме. Врач-реаниматолог и Ринальди, не отрываясь, следили за показаниями датчиков.

— Все показания в норме, — доложил реаниматолог.

Гермес понимал, что во время операции было сделано все возможное и даже невозможное, и теперь оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

— Идите отдыхать, — приказным тоном сказал он Ринальди. — Вы еще можете мне понадобиться этой ночью.

Молодой врач послушно направился к двери.

— И большое вам спасибо, — вдогонку ему добавил Гермес. — Всем большое спасибо.

— Вы всегда можете на нас рассчитывать, — тихо ответил Ринальди.

В душе Гермес надеялся, что ничего непредвиденного не произойдет и что Теа постепенно начнет возвращаться к жизни. Ведь реаниматолог уверил его, что показатели в норме, по крайней мере на данную минуту.

А потом? Что будет потом? Кто может ответить? И что считать нормой? Кажется, он все предусмотрел, Този тоже был на высоте. Гермес снова и снова возвращался к операции, повторяя мысленно каждое свое действие, каждый, даже незначительный на первый взгляд, момент операции. Теа должна поправиться, иначе какой тогда смысл в его жизни?

Ради чего он, выросший в нищете, достиг таких высот в медицине? Каково было предначертание его судьбы? Неужели долгие годы лишений, побед и поражений, отчаяния и надежд были лишь прелюдией в двум страшным ударам, способным уничтожить человека, — к потере любимой женщины и единственного ребенка?

Нет, так просто его не одолеть. Он с детства привык бороться и без боя не сдастся. Сегодня он два раза держал в руках сердце дочери и оба раза заставил его биться. Сидя у постели Теодолинды в реанимационной палате, он мог только ждать и следить за мониторами. Привыкший к активным действиям, а не к пассивному ожиданию, Гермес почувствовал себя невероятно усталым.

Вчера 1960 год

Глава 1

— Двенадцать часов, — констатировал Адоне, взглянув на свои швейцарские часы.

Два могильщика засыпали гроб. Комья земли гулко ударялись о деревянную крышку. Гермес думал, как тяжело будет его матери лежать под земляным холмом, и ему вспомнилась латинская эпитафия: «Сит тиби терра левис» — «Пусть земля тебе будет пухом». Бедная Катерина, может, и вправду ей будет легко и уютно под черным земляным покровом? Гермесу хотелось верить, что, натерпевшись и настрадавшись в этой жизни, мать обретет наконец покой. Сколько он помнил ее, в ее беспокойном взгляде всегда теплилась надежда, хрупкая, как прекрасный сон. Сердце Гермеса сжалось, он почувствовал тупую боль в груди, но глаза остались сухими. Неужели мать так мало значила для него, что он не в состоянии даже оплакать ее смерть?

Похороны были жалкие. Пришли только Адоне, самый старший сын, да он, младший. В больнице Гермес не отходил от нее, она умерла у него на руках. Священник заученно пробубнил отпущение грехов и поспешил удалиться. Эрколе Корсини, муж Катерины, был, как всегда, за решеткой, в тюрьме Сан-Витторе. Камера давно заменила ему родной дом. Остальные четверо детей не нашли времени, чтобы проводить мать в последний путь, да они и не считали это нужным. Как сказала Минерва, торговка с рыбного рынка, похороны интересны живым, а мертвым на них наплевать.

— Уже двенадцать! — испугался Гермес, который должен был в час заступить на дежурство. До больницы отсюда было далеко, придется через весь город ехать с пересадками.

— Мы свой долг выполнили, — со вздохом сказал Адоне.

Плотный, с массивным лицом, он был чуть ниже Гермеса. Добрые глаза Адоне выражали воловью покорность.

— Да, можно идти, — в тон брату сказал Гермес, надеясь, что тот предложит подвезти его на своем новеньком светло-сером «Фиате».

Священник подошел попрощаться.

— Спасибо, — пожимая ему руку, сказал Адоне. — Ты так много сделал для нашей мамы. — Гермес не удержался от горькой усмешки. — Все мы там будем, — несколько театрально произнес Адоне и, взглянув на свою «Омегу», вдруг заторопился. — Мне пора, до скорого. — И пока младший брат не попросил его подвезти, быстро удалился.

Гермес понимал, что такая поспешность Адоне результат его страха перед женой. Маленькая противная толстуха крутила им, как хотела, он и пикнуть при ней боялся. Только Адоне, сыну Катерины, чьим настоящим отцом был Эрколе Корсини, удалось выбиться в люди: квалифицированный рабочий, жена портниха, сын подает надежды, купили квартиру в кредит, потом машину… Гермес представил себе, как жена, дожидаясь брата в новенькой малолитражке, ворчливо выговаривает ему:

— Хорошо хоть тебе ума хватило не приглашать его в нашу машину, этой публике только палец протяни, они всю руку откусят.

В девять вечера того же дня Гермес вошел в подъезд большого густонаселенного дома на улице Беато Анджелико. Поднимаясь по нескончаемым ступенькам, он вдыхал знакомый с детства запах бедности и думал о том, что теперь, когда матери больше нет, ему здесь нечего больше делать.

После пятого лестничного пролета он вышел на длинный балкон, и его обдало холодным ветром. «Надо бы скопить денег на пальто, — подумал Гермес, ежась от холода в своем бесформенном свитере, — а то зимой совсем загнусь». В дверях квартиры он столкнулся с другим своим бра- том, Ахиллом, который выходил, распространяя вокруг себя резкий запах дешевого одеколона.