Еда и патроны

С этими горестными мыслями я и подошёл к промежуточному пункту назначения.

Чаадаево — большое село, домов на триста, в отличии, к примеру, от огороженных стеной Ковардиц, вело куда более открытый образ жизни. Никаких тебе фортификаций, всё цивильно и, я бы даже сказал, уютно, если б не местные жители. Как говаривал персонаж одной книжки — английский король, если память мне не изменяет — «Главная проблема Шотландии в том, что в ней слишком много шотландцев». Вот и здесь так же.

Жили чаадаевцы за счёт скотины. На восемьсот человек держали общее стадо в тысячу молочных коров. Кроме того в селе имелись маслобойня и сыроварня, выдающие продукцию во вполне себе промышленных масштабах, а так же распространяющие по округе весьма специфический аромат. Даже не знаю что хуже — помойно-отхожая вонь арзамасских закоулков или это.

Время уже близилось к вечеру, и я отправился на постоялый двор. Вообще, как только я перестал в своей работе ограничиваться Арзамасом и близлежащими территориями, у моих глаз выявился один, но большой изъян — оказывается, они имеют нехорошую особенность будить низменные ксенофобские инстинкты среди лацевского населения. Днём всё нормально, а вот в сумерках… И чего я только не пробовал. Даже очки себе с затемнением купил. Но выяснилось, что на человека, расхаживающего вечером в тёмных очках, лацы реагируют с ничуть не меньшим подозрением. Пришлось отказаться, взяв за привычку поглубже укрывать голову капюшоном.

— Комнаты есть на ночь? — спросил я, разглядывая барабанящие по стойке толстые пальцы хозяина постоялого двора.

— Серебряный, — ответил хриплый бас, и мне под капюшон заползло сизое облачко табачного дыма. — Или шесть пятёрок.

— Недёшево.

— У меня только двухместные. Найдётся желающий на вторую койку — снижу до четырёх пятёрок.

— Не нужно, плачу восемь, и комната моя целиком, — я вынул из разгрузки рожёк.

— Э нет, — погрозил палец. — Из примкнутого.

— Хм. Наёбывают часто?

— Да, знаете ли, бывает. То порох сырой, то капсули гнилые.

— Лады. Из примкнутого, так из примкнутого.

Я рассчитался и забрал ключ.

— Направо. Четвёртая дверь. Сортир под боком.

— А первые три заняты?

— Завтра освободятся. Надо?

— Нет, просто близость к уборной смущает.

— Сортир чистый, — пробасил хозяин мне вслед слегка обиженно.

Комната — квадрат три на три — имела минимальный набор мебели: два топчана с соломенными матрасами и подушками, покрытыми самотканым бельём и байковыми одеялами; две тумбочки, два табурета, небольшой стол и рукомойник. Типичная для подобных заведений обстановка. Полноценная гостиница здесь бы не окупилась — поток народу в сёлах маловат, а на постой в свои дома люди пускают чужаков крайне неохотно. Так что постоялый двор — единственное приемлемое решение. Чаще всего он представляет собой пристройку к избе, а то и к сараю, на три-четыре комнатушки. Чтобы переночевать и привести себя в порядок — места вполне достаточно. Кроме того, чем меньше комната, тем меньше затрат на отопление. Внешние стены обычно не слишком толстые, а уж внутренние и подавно.

Первое, что я сделал, заперев дверь — достал из вещмешка кружку и, усевшись на топчан, поставил её между стеной соседней комнаты и своим ухом. Так просидел около двух часов. Соседи мне попались немногословные. Побрюзжали о недосушенном табаке, что продал местный бакалейщик, обсудили достоинства некой Нюрки из пивной, и только по ночь разговор завернул в интересующее меня русло:

— Завтра в дорогу, — вздохнул первый. — Как думаешь, выгорит?

— Самим бы не выгореть, — ответил второй.

— Да ладно, Ткач — мужик надёжный, по-глупому рисковать не станет.

— Хорошо, если так.

— Я вот всё думаю, — продолжил первый мечтательно, — как оно там? Интересно, высотки уцелели? А башня Останкинская? Я на фотографиях видел — ух, красотища. Это ж надо такое построить. Даже в голове не укладывается.

— Нет там ничего, — отрезал второй. — Пустыня. Кратеры от взрывов, а между ними горы кирпично-бетонного лома, и машины в комки фонящего железа сплавившиеся. Если и осталось что, так только на окраинах. Я слышал, пекло такое было — аж река выкипела.

— Москва река?!

— Ну.

— Брехня. Она ж не вся в городе, хрен знает откуда течёт. Это ж надо было по всему руслу бомбить, чтоб выкипела. Брехня, к гадалке не ходи.

— Почём купил, потом и продаю.

— Кто наплёл?

— Славик Хазар.

— Нашел, кому верить. Он дальше Владимира сроду не был.

— Говорит, корешь сам лично по дну прохаживался и монетки собирал.

— Ну, да. Корешь известного брехуна — это, конечно, авторитет. Ты сам-то головой подумай. Какие, нахер, монетки? Там, наверное, ила и грязи такой слой, что катер не найдёшь. Монетки, бля…

— Чё ты разошёлся? Может и спизданул малость. Но река выкипеть вполне могла, я считаю. Одна ракета, и русло нахуй. Потекла речка в обход города, а что в черте осталось — облаками ушло. Ты вот под Тамбовом не бывал? А я бывал. И не понаслышке знаю, во что железнодорожные вагоны после термоядерного жара превращаются. Да что там вагоны? Рельсы калёные, как масло тают. Помню, ещё оплавок со шпалы подковырнул — кругляшёк такой, как речная галька, только не камешек, а сталь — и в карман положил, на память. Хорошо — умные люди заметили вовремя, вразумили дурака. Вроде обошлось.

— Что обошлось?

— Всё обошлось — зубы не выпали, башка не облысела, хрен работает, кожа язвами не покрылась, собственными кишками не испражнялся. Фонят они очень, Серёжа, железяки эти. Нет, конечно, и от земли потрескивает, и от кирпича, но меньше. А вот металл лучше стороной обходить, да-а-альней стороной. Что взгрустнул-то? Небось, на каруселях думал покататься? — второй собеседник весело хохотнул. — Эх, молодёжь.

— Да, дела… — протянул первый. — А живность там водится какая-нибудь?

— Кто ж его знает? Вообще, я слышал, что в сильно заражённых местах жизни нет. Но…

Диалог прервался, за стеной послышалась возня.

— Что это? — спросил первый с придыханием.

— А сам-то как думаешь?

— Челюсть. Собачья?

— Почти угадал. Крысиная.

— Да ладно!

— Я и сам бы не поверил, если б собственными руками не отрезал её от свежего трупа.

— Под Тамбовом?

— На самой окраине. До первой воронки меньше километра оставалось. Вначале тоже подумал — собака, а пригляделся — нет. Туша-то сильно поеденная валялась, черепушка раздавлена, но лапы крысиные с собачьими разве что слепой спутает.

— Это сколько ж в той животине было? Килограмм пятнадцать-двадцать?

— Вроде того. При этом ей и кушать нужно немало. Значит, есть, на чём вес такой нагуливать.

— Да её саму кто-то схарчил.

— То-то и оно, — второй ненадолго умолк и снова заговорил, понизив громкость: — Знаешь, никому раньше не рассказывал, но там, в Тамбове, я видел ещё кое-что.

Снова воцарилась тишина. Я, припав ухом к кружке, живо представил, как у первого собеседника в предвкушении очередной тайны расслабляются мышцы лица, и челюсть медленно оседает на грудь.